В студенческие годы я шапочно был знаком с Михаилом Чвановым. Тогда он всегда ходил в штормовке, с бородой, учился на филфаке, лазил, и небезуспешно, по горам и пещерам со студентами геофака. Потом он стал журналистом, известным писателем видным исследователем творчества С. Т. Аксакова, создателем и директором Аксаковского музея в Уфы. Однажды позвонил Чванову, мы встретились. Сначала присматривались, притирались друг к другу. Потом как-то незаметно я врос во все мероприятия, так энергично проводимые Аксаковским домом и Международным фондом славянской письменности и культуры, заместителем председателя которого был М. А. Чванов, помогал им, чем мог.
В те годы многие как бы открывали для себя религию и все атрибуты, с нею связанные. Можно было говорить об абсолютной безграмотности в этих вопросах. Я, человек, родившийся в старинном селе с великолепным храмом, чудотворной иконой , впервые увидел священника лет в шестнадцать, когда мы поехали классом в Киев и посетили Киево-Печерскую Лавру. А разговаривал в первый раз со священником в сорок с лишним лет. Это был отец Валерий, настоятель Богородского храма Он находил время для многих добрых дел. Восстановил полностью разрушенный храм. Нашел время побеседовать и со мной.
Все чаще появлялись светлые, грустные мысли о матери моей, рабе Божией Евдокии, к которой приходил я давать отчет и с жизнью которой соразмерял скромные деяния свои.. Так зародилась, тогда еще только в воображении, эта скромная, стоящая теперь на кладбище обитель.
Местные власти быстро, без бюрократических проволочек дали разрешение на строительство, а место под нее мы выбирали с известным уфимским художником Александром Дворником, который в это время гостил у меня и по моей просьбе рисовал Никольский храм. «Здесь», — сказали мы. И кажется, не ошиблись. Дело это церковное. Поехал в Нефтекамск. Познакомился с отцом Алексеем, мягким, совестливым человеком с добрыми глазами, известным своими большими делами. Мы сделали потом много общих дел, и я его искренне полюбил и дружбой с ним очень дорожу. Отец Алексей дал немало добрых советов и благословил начало строительства. Я все прикинул: фундамент сделаем, сруб тоже, крышу как-нибудь. Главку и крест — не сможем. Нужен специалист. Пошел на поклон.
Отец Алексей не раз бывал на строительстве, помогал — где добрым словом, а где и дельным советом. Договорились освятить часовню на Дмитриевскую родительскую субботу — 9 октября 1993 года. Внутреннее убранство часовни под руководством отца Алексея оформляли, а росписи делал известный нефтекамский художник Владимир Сирин. Отец Алексей же подсказал, что в часовне должна быть своя икона. В Уфе я разыскал иконописцев, и те профессионально изготовили на старой намоленной доске икону Николая Чудотворца, которая в целях сохранности находится в Никольском храме, а в поминальные дни приносится и выставляется в часовне.
9 октября в назначенное время пришло необычно много народа. Мы знали заранее, что в основном будут люди в годах, и скомплектовали двести пятьдесят небольших подарков: чай, чайная пара, сгущенка. Этих подарков не хватило, потому что было примерно человек триста.
Из Уфы приехал с добрым словом писатель Михаил Чванов, пел церковный хор, состоялась поминальная служба и освящение часовни отцом Алексеем. Было скромно, торжественно и тихо. Художник Александр Дворник тут же на опушке леса соорудил передвижную выставку из своих картин, изображавших храмы, березки и сине-голубые дали. Он положил добрый почин, и после него в Березовке регулярно выставляются многие известные российские художники.
День тот был ясным. Он остался в моей памяти днем скорбного просветления и печали. Выступая перед собравшимися, я сказал, что нам, жителям Березовки, предстоит нелегкое дело, имея в виду наш порушенный храм. Я затронул больную тему. По глазам людским было видно, что боль еще не ушла из сердца, и у каждого глубоко в душе кровоточит старая незаживающая рана.
* * *
Сколько помню себя, столько и помню Никольский храм. Когда-то, в пору моей юности, там были склады, бочки разные грохотали по плитам пола, а со стен, отовсюду, молчаливо взирали святые. Заходить туда поначалу было даже страшновато. Потом, когда убрали склады, все начало разрушаться, растаскиваться, и в восьмидесятых годах — остался один остов. С кем бы ни приходилось говорить, где бы ни был, коренные жители Березовки, жители окрестных сел, гости всегда вспоминали этот могучий, величественный даже в разрухе храм. И наша семья — не исключение. Кто хотя бы на день приезжал домой, обязательно ходил туда, как к чему-то родному, по чему скучалось, о чем думалось на чужой сторонушке. Если видел сон про родину — храм там присутствовал обязательно. Знал, что говаривали люди о его восстановлении, знал, что в Березовке зарождается православная религиозная община. Как строитель с двадцатилетним стажем, видел непосильный объем работ, как житель села — сострадал и переживал крепко. Прикидывал. Всю жизнь в кармане — одни копейки, досок хороших, по бедности, в нашей семье не видывали, хотя и жили в лесу, гвозди — наперечет, да и потом не больно разошелся. Взрослым уже домик в саду строил из осинок, ящичков разных. Подойдешь, бывало, посмотришь и чувствуешь, что жидок, не в делах даже, а в мыслях. В свое время люди без техники, вручную такую красоту сотворили, жили тоже, наверное, небогато. А вот сумели.
