Михаил Чванов

История, случившаяся с «Гнедыми стихами»

Я не слыхал роднее клича

С детских лет, когда вдали

По заре степной, курлыча,

Пролетали журавли…

Вот вчера, в час вешней лени Вдруг на небе, как штрихи» И от них такое пенье… Будто вновь Сергей Есенин Мне читал свои стихи. В. Наседкин«Почти у каждого из нас есть заветная сторона, где ты, может быть, никогда не был, но, как и родине, знаешь каждую тропинку, каждый ручеек, спрятавшийся в тени кустов. У одних — это Михайловское, у других — Таруса, у третьих — Кинешма… Я бы везде хотел быть, но больше всего я люблю Рязанщину. Я никогда ее не видел, кроме как из окна поезда, но эта грустная и звонкая сторона стала для меня второй родиной. Своей любовью к ней я обязан Есенину. Он, а потом Паустовский помогли мне увидеть и по-настоящему полюбить красоту средней полосы России. Экзотика поражает, но скоро приедается. Все великое просто, зачастую неприметно. Я тоскую по Рязани и часто вижу ее во сне. Каждый год я собираюсь туда поехать — и обязательно в сентябре. Я даже знаю, как это будет: я сойду на каком-нибудь тихом полустанке, заброшу за спину тощий рюкзак и пойду березовыми лесами, вслушиваясь в шорох жухлой травы. Буду всматриваться в холодную воду стариц, пахнущую тиной, и спать в ворохах листьев, как в стогах сена. Но каждый раз мне что-нибудь да мешает поехать в Рязань…» Эти строки я написал много лет назад, еще в юности, после поездки на северо-восток Башкирии, в Мечетлинский район. Была лучшая в году пора — бабье лето, и, очарованный тихим и желтым от тишины краем, я писал: «…мне казалось, что никакой Рязани и не существует, и писал Есенин совсем не о ней, а об этих вот мечетлинских перелесках, о здешних кобылах, ржущих в синюю стынь, о разбойничьем посвисте башкирских ветров, о золоте здешних полей». Признаюсь: тогда за этими строчками ничего не стояло, но, может быть, более или менее удачный художественный образ. Тогда я даже не подозревал, что в них была большая доля правды. Если я скажу, что прообразами великим есенинским «Письмам» — к матери («Ты жива еще, моя старушка…»), от матери, к деду — послужила не только переписка самого Есенина с матерью, рязанское село Константиново, но и в какой-то степени письма к матери-крестьянке из башкирских степей и деревня Веровка, затерявшаяся в этих степях,— несомненно, кое-кто назовет меня сумасшедшим. Но прощу вас: не торопитесь с выводами. Еще в студенческие годы один из моих однокурсников, Василий Сафронов, подарил мне в день рождения сборник стихов, вышедший в 1968 году в издательстве «Советская Россия». Назывался сборник «Ветер с поля». Имя автора — В. Наседкин — мне было незнакомо. Я положил книгу на полку и на время забыл о ней. Но как-то, собираясь в командировку, вспомнил и взял с собой. В вагоне раскрыл книгу: Вражду и дружбу обойдя, Спокойно провожая лето, Я песню древнюю дождя Сегодня слушал до рассвета. С рассветом дождь ушел в зарю, И где-то тонко пела просинь… Стихи были несколько грустные, но в то же время какие-то очень безыскусные, чистые, сочные: И мирный свет, и шорох древней воли. В ногах — земля, и месяц — под рукой. Глухой костер в туманно-синем поле, И долгих песен эхо над рекой. Взгляд грустного смущения и боли И горького раздумья над строкой. Горит костер в туманно-синем поле, Сжигая эхо песни над рекой.Или вот еще одно, совсем короткое, но удивительно большое по мысли: Ребенок я — и степь как бубенец. Я — юноша. Минута и — отец. И вот теперь я под руку с «бедой. Пред целым миром голый и седой. Но вдруг в стихах начинала звенеть торжественная и немного тревожная медь: Я посмотрел на запад. Там В батальных, но высоких красках Стояло небо. Словно где-то Горели яро хутора И в дым пылающих построек Ржал ветер и бросал их пламя В седую высь. А между тем Все было очень сонно, глухо, Как в старой сказке иль в краю, Далеком и забытом всеми.Закат блистал. Кровавым светом Он пробуждал тревогу, ту, Знакомую, с которой жили Когда-то мы не день… И вот Вдруг превратились в гулкий топот, Безмерно частый. И оттуда На запад, пенясь и хрипя, Спешили конные полки, Знамена смерти развевая.А вот эти, космические, стихи написаны в 1924 году. Почти девять лет по России металась война, в стране разруха, и мозги миллионов голодных людей сверлила мысль о хлебе насущном. Дорогой неотмеченной, разбитой, Плывет земля, как миллионы лет, А с ней и мы по вогнутой орбите, Напоминая скопища планет, Смешных планет, как птицы у застрехи, И слепо пропускающих во тьму Вселенские сторожевые вехи, Не это ль горько сердцу моему, Что на пути, великом и безмерном, Ведем себя, как у двери пещерной?Потом было еще одно стихотворение: демобилизующимся фронтовикам-красноармейцам перед торжественно выстроившимся полком взамен винтовки вручают косу. Поэт заинтересовал меня, но была досада, что я ничего не знал о нем раньше. Заглянул в предисловие, оказалось, вина моя не столь велика: в результате подлого навета он был арестован в 1937 году, даже неизвестна его могила, и первый его посмертный сборник увидел свет только в 1960 году. И еще в предисловии, написанном поэтом Николаем Рыленковым, я прочел: «Сын хлебороба из воспетой Аксаковым Уфимской губернии». «Сын хлебороба из воспетой Аксаковым Уфимской губернии»? Это еще больше взволновало меня. Вернувшись в Уфу, нашел в библиотеке сборник поэта, вышедший в 1960 году. В предисловии, написанном П. И. Чагиным, который, как известно, был одним из друзей Сергея Александровича Есенина, читаю: «В двадцатых и в начале тридцатых годов довольно часто можно было встретить на страницах наших литературных журналов стихи за подписью: В. Наседкин. Они привлекали внимание теплом, душевным лиризмом, высоким пафосом любви к родной природе, к ее степным и лесным просторам, к сини ее неба и рек, к ее ветрам, к красоте ее утренних рассветов, и закатов… Любимым пейзажам вторили в его стихах воспоминания о детстве, проведенном в деревне… Наседкин считался в начале двадцатых годов одним из лучших, способнейших учеников в Литературном институте, которым руководил Валерий Брюсов. Это отмечал и сам В. Брюсов, внимательно следивший за творческим ростом молодого поэта, и С. Есенин, его старший собрат и в то же время, можно сказать, крестный отец». А еще в предисловии я прочел: «Родился Василий Федорович Наседкин в 1894 году в деревне Веровка бывшей Уфимской губернии. После сельской, школы учился в Стерлитамаке в четырехгодичной учительской семинарии». Снова, только уже другими глазами — глазами земляка, вчитываюсь в стихи. Почти в каждом узнаю Башкирию. Но одно стихотворение — «Гнедые стихи» — вызвало странное чувство. Темой, душевным настроем оно очень уж напоминало знаменитый есенинский цикл «Писем» в деревню и из деревни. Вот это стихотворение: Написал мне отец недавно: «Повидаться бы надо, сынок, А у нас родился очень славный В мясоед белоногий телок. А Чубарка объягнилась двойней, Вот и шерстка тебе на чулки. Поживаем, в час молвить, спокойно, Как и прочие мужики. А еще поздравляем с поэтом. Побасенщик, должно, в отца. Пропиши, сколько платят за это, Поденно аль по месяцам? И если рукомесло не плоше, Чем, скажем, сапожник аль портной» Обязательно присылай на лошадь, Чтоб обсемениться весной. Да пора бы ты наш хороший, Посмотреть на патрет снохи, А главное — лошадь, лошадь! Как можно чаще пиши стихи». Вам смешно вот, а мне — беда: Лошадьми за стихи не платят. Да и много ли могут дать, Если брюки и те в заплатах. Но не в этом несчастье, нет,— В бедноте я не падаю духом,— А мерещится в каждый след Мне родная моя гнедуха. И куда б ни пошел — везде Ржет мне в уши моя куплянка, И минуты нельзя просидеть — То в телеге она, то в рыдванке. И, конечно, стихи — никак. Я к бумаге, она — за ржанье. То зачешется вдруг о косяк. Настоящее наказанье! А теперь вот, когда написал, Стало скучно: молчит гнедуха Словно всыпал ей мерку овса Иль поднес аржаную краюху. Но в написанном ряде строк Замечаю все те же следы я: Будто рифмы — копыта ног, А стихи на подбор — гнедые.Снова перечитываю те и другие стихи. Сходство между ними несомненное. К тому же оба написаны в одно время — в 1924 году. Что это? Слепое подражание Есенину? Начинаю перечитывать все написанное о Есенине: воспоминания, письма его друзей, критические статьи, письма самого Есенина. Безуспешно. Фамилия Наседкина иногда встречалась, но просто в перечислении других фамилий. Много раз мне попадала на глаза известная фотография 1925 года: «Слева направо: В. Наседкин, Е. Есенина, А. Есенина, А. Сахаров, С. Есенин, С. Толстая». Но и она не давала ответа на возникший вопрос, хотя надежду подогревала: фотография-то семейная, значит, Есенина и Наседкина связывали более крепкие узы, чем просто знакомство? Снова, еще более внимательно, перечитываю воспоминания людей, сфотографировавшихся вместе с Есениным. И вот у сестры его, Екатерины Александровны, нахожу: «В начале 1924 года в журнале «Красная новь» Наседкин встретился с Есениным и тут же был приглашен к нему на обед. Я сестра С. А. Есенина, меня не удивило новое лицо за нашим обедом, но удивило другое: этот поэт, товарищ Сергея по университету Шанявского и ровесник его, явно стеснялся Есенина, когда читал ему свои стихи. Лицо его покрылось красными пятнами. Сергей сидел, опустив низко голову, чтобы не смущать товарища, и хвалил стихи Наседкина, особенно стихотворение «Гнедые стихи»… Есенин почти три года не бывал в своей деревне. «Я последний поэт деревни» — было его прощальное стихотворение. Но, черт возьми, деревня-то жива! Встреча с Наседкиным очень обрадовала Есенина, и одна из первых работ его после встречи с Наседкиным называлась «Письмо к матери»: «Ты жива еще, моя старушка…» Форма письма в стихах Есенина навеяна Наседкиным». А вот еще несколько строк из ее воспоминаний, которые еще сильнее заставили биться мое сердце: «Наседкин был самым близким другом для Есенина. Встречи и разговоры с ним давали возможность лучше и острее чувствовать прошедшие годы революции и все события тех лет». Талантливый поэт, близкий друг Есенина, к тому же еще человек, которому мы все в какой-то степени обязаны тем, что был написан целый цикл стихов великого поэта,— наш земляк? Немедленно же найти эту деревню, в которой Есенин никогда не был, но, может, только благодаря которой и появились его удивительные стихи. С линейкой — сантиметр за сантиметром — изучаю карту Башкирии: ни в одном районе республики деревни Веровки нет. Десятки Александровок, Михайловок, Ивановок — и ни одной Веровки. «Учился в Стерлитамаке» — значит, скорее всего, нужно искать где-то недалеко от этого города. К тому же вокруг Стерлитамака, особенно южнее его, больше всего деревень с подобными названиями: Варварино, Дарьино, Татьяновка, Ульяновка… Звоню в Стерлйтамак, Мелеуз, Ишимбай, Федоровку, в другие районные центры — нет такой деревни. Остается одна надежда — искать на старых картах. Может быть, в последние годы деревни не стало и все забыли о ней. Так и есть: на старой карте Башкирии мелким шрифтом на территории Федоровского района, почти на границе с Мелеузовским, на речке Сухайле -Веровка. Снова звоню в Федоровку: — На старой карте в вашем районе нашел деревню Веровку. —Правда?.. Тогда подождите, выясним. Через час позвоним. И вот долгожданный звонок: —Да, оказывается, есть. По крайней мере, пять лет назад была, а потом все разъехались. Но говорят, что вроде бы несколько семей там еще живут… В оставшиеся перед отъездом в Веровку вечера сижу в республиканской библиотеке— перелистываю десятки книг, старых журналов и газет, в которых надеюсь что-нибудь найти о Наседкине. За темным окном то ветер, то дождь. Я пытаюсь собрать страницы жестоко рассыпанной человеческой жизни. То ветер, то дождь. Все мы тысячи раз в своей жизни видим дождь, но только один человек из тысяч смог увидеть его вот таким: Где-то далеко сети Дождь распустил (как снится!). Это танцуют дети, Те, что должны родиться. И уже только за это мы должны ему быть благодарны. Отдельные крупицы, скупые и отрывочные, чаще всего случайные, разорванные пустотой сведения, которые мне удалось узнать от людей, лично знавших Василия Наседкина, найти в воспоминаниях о Есенине, в письмах его современников, в книге самого Наседкина «Последний год Есенина», изданной в 1927 году и ставшей теперь библиографической редкостью,— нанизываю на спицу давно улетевшего времени. Василий Федорович Наседкин родился, как и Есенин, в 1895 году 13 января (П. И. Чагин, указывая 1894 год, имел в виду старый стиль). И тоже в крестьянской семье. Дружил с башкирскими ребятишками, потому свободно говорил по-башкирски. Очень хотел учиться, но в семье он был самый младший и единственный сын (кроме него было четыре сестры), и отец не хотел его отпускать от себя. Тайком бегал в приходскую школу, с завистью смотрел на своих счастливых сверстников. Видя это, сельский учитель пришел к отцу: «Раз не пускаешь в школу, пусть приходит заниматься ко мне домой, он у тебя очень способный». Поломался отец, поломался, в конце концов согласился. Так Василий Наседкин окончил приходскую школу…Ему хотелось учиться дальше, но отец отказал в средствах на обучение. Тогда Василий ушел из дому. Как говорят в народе, «пошел по людям». Получил прозвище — Василий-Кульмяк (по-башкирски кульмяк — рубаха), потому что, кроме длинной рубахи, сшитой из грубой мешковины, ничего у него не было. Жил впроголодь. Тем не менее окончил в Стерлитамаке учительскую семинарию. В 1913 году едет в Москву и поступает на физико-математический факультет Московского университета, подрабатывает репетиторством. Скоро становится членом РСДРП. Неудовлетворенный учебой в Московском университете, переходит в университет имени Шанявского. Как поэт Наседкин уже известен среди студентов, к этому времени относится и его знакомство с Сергеем Есениным. Вот несколько строчек из воспоминаний однокурсника Есенина и Наседкина по университету Шанявского Б. А. Сорокина: «В скверике я жду Васю Наседкина, чтобы пойти в большую аудиторию на лекцию профессора Айхенвальда. С Васей мы живем в комнатушке неказистого домишки в одном из переулков около Миусской площади. Он приехал из Башкирии. Пишет стихи. В них много солнца, ветра, тихой грусти к людям бедных деревень, разбросанных в неоглядных просторах пахучих степей. Спим мы на одной кровати, и иногда по ночам он будит меня и читает свои стихи. —А, вот ты где? — подходя, еще издали громко говорит Наседкин. С ним стройный, в сером пиджаке паренек. -Познакомься, это Сергей Есенин, наш шаняевец, первокурсник. Пишет стихи. Из Рязани». Ровесники, выходцы из крестьянских семей — один из Рязани, другой из Башкирии,— без средств на существование отправившиеся в столицу ловить поэтическую жар-птицу, Есенин и Наседкин крепко подружились. В свободное время они вместе бродят по старинным улицам Москвы, смотрят с галерки «Вишневый сад» Чехова, читают друг другу свои стихи. Жил в то время Есенин далеко от университета, в Замоскворечье, и поэтому после занятий,, особенно в ненастную погоду, часто заходил к жившим недалеко от университета Наседкину и Сорокину. Вот еще несколько строк из воспоминаний Сорокина: «За окном сыро, а у нас на столе кипит самовар, и мы втроем — Наседкин, я и Есенин — пьем чай… Отхлебывая маленькими глотками чай, Сергей, повернув голову к окну, настороженно слушает стихи Наседкина. Они певучи и солнечны, и кажется, что в комнату входит веселый летний день. —Хорошо, Василий,— говорит он.— Твои стихи близки мне, но у тебя степи, а у меня приокский край, мёщерская глухомань, березы и рябины. У вас в Башкирии и ветел-то, должно, нет? А у нас без ветел не обходится ни одно село…» В 1915 году Наседкин оставляет университет Шанявского и уходит добровольцем в армию. Примерно в это же время уходит из университета и Есенин, как позже сам он писал — «по материальным обстоятельствам». Но в армии Наседкин прослужил недолго. Его направляют учиться в юнкерское училище. И здесь по заданию большевиков он ведет пропагандистскую работу. В 1936 году под впечатлением встречи со старым боевым другом М. А. Розенштейном, который в последний год перед революцией был партийным организатором в Благуше-Лефортовском районе Москвы, Наседкин написал стихотворение «Встреча» с посвящением: «Красногвардейцу М. А. Розенштейну». М. А. Розенштейну принадлежат вот эти строки: «В нашем районе находились части телеграфно-прожекторного полка, три роты и учебная команда, имевшие довольно хорошую парторганизацию, руководимую солдатами, окончившими полковую учебную команду, во время прохождения которой среди них велась усиленная партийная работа тов. Наседкиным. Идеи нашей партии были разнесены ими по всем ротам полка… Партийная работа в воинских частях оправдала себя в октябрьско-ноябрьские дни,— и эти воинские части сыграли значительную роль в решительный момент». В дни революции Наседкин руководит юнкерами, перешедшими на сторону Советов и совместно с солдатами телеграфно-прожекторного полка участвует в захвате телеграфа, почты, телефонной станции и Кремля. Он — член полкового комитета, потом его назначают комиссаром полка. С 1918 по 1920 год Наседкин — в действующей армии. В 1920 году послан в Туркестан на борьбу с басмачами. Так, в отличие от Есенина, у него началось знакомство с Востоком: Травы реже. Дымились барханы кой-где. Поезд громко кому-то кричал о свиданье, И шипели пески, будто в черной беде, Уползая с крыльца станционного зданья. Читая стихи Наседкина этого времени, нельзя не заметить и другие удивительные строки: Бредет устало караван мой. Спокойны думы о костях… Блажен, кто был в краю коранном На вековых его путях. Во время тяжелых пустынных переходов, на коротких стоянках между боями родился цикл стихов «Согдиана. Стихи о Туркестане». Возвращается Наседкин из Туркестана только в 1923 году. Демобилизовавшись из армии, поступает в Литературный институт, одновременно работает редактором в журнале «Город и деревня». В 1924 году вновь встречается с Есениным. Вот как описывает он сам эту встречу: «Как-то в конце лета я встретился в «Красной нови» с одним из своих знакомых, и по давней привычке запели народные песни. Во время пения в редакцию зашел Есенин. Пели с полчаса, выбирая наиболее интересные и многим совсем неизвестные старинные песни. Имея слушателем такого любителя песен, как Есенин, мы старались вовсю. Есенин слушал с большим вниманием. Последняя песня «День тоскую, ночь горюю» ему понравилась больше первых, а слова В небе чисто, в небе ясно, В небе звездочки горят. Ты гори, мое колечко, Мое золотое… вызвали улыбку восхищения. Позже Есенин читал: Гори, звезда моя, не падай, Роняй холодные лучи».В этот вечер Наседкин был приглашен к Есенину домой, где он и прочел ему свои «Гнедые стихи». Старый университетский товарищ, Наседкин скоро становится своим человеком в семье Есениных. И теперь вечерами Есенин и Наседкин пели вместе, и время от времени Сергей просил друга исполнить полюбившуюся ему песню оренбургских казаков «День тоскую, ночь горюю». Я снова обращаюсь к воспоминаниям. На этот раз слово младшей сестре Есенина, Александре Александровне: «Знатоки и любители народной песни находились и среди наших гостей. Среди них выделялся своим глуховатым тенором Василий Наседкин. Как сейчас вижу его, подперевшего щеку рукой, полузакрывшего глаза. И как сейчас слышу негромкую, полную тревожной печали, протяжную песню оренбургских казаков «День тоскую, ночь горюю». Есенина и Наседкина сближали и возраст, и некоторая общность поэтических судеб, а главное — думы о будущем родной деревни. Мучимого душевными разногласиями Есенина тянуло к Наседкину, который тоже с грустью простился со старой деревней, но, в отличие от Есенина, сразу без всяких колебании и оговорок принял новую, и не только принял, но и утверждал ее в течение семи лет с винтовкой в руках: О родное, любимое поле! В далях снова твой древний лик И расплесканный по раздолью Лебединый зовущий крик. Выткал сердцем твои узоры, Чтобы можно любить и петь, Но беда ли, что каменный город Будет тракторами гудеть. Пусть приходит. Смешон же, право, Этот детский ненужный страх. Все равно ведь весенние травы Не замолкнут в степных краях. …Много лет спустя под Москвой в доме творчества Переделкино моим соседом по столовой оказался моложавый, бодрый и крепкий старик с острыми пытливыми глазами. Мы познакомились. К моему удивлению, им оказался один из старейших наших писателей Илья Самсонович Шкапа, автор книги «Семь лет с Горьким». Почему я удивился? Потому что для своих восьмидесяти пяти лет, из которых 22 года, 2 месяца и 8 дней он провел в колымских лагерях, он выглядел необыкновенно свежо и молодо. — Естественный отбор,— объяснил он мне.— Один из десятков, а может, из сотен тысяч. У меня в роду все были крепкие. Потом — я никогда не пил и не курил. И дал себе слово: я должен выжить. Кто-то же должен выжить и рассказать. Я человек с того света. Наша подземная бригада из сорока человек обновлялась полностью каждые три месяца. А я остался. Слушать Илью Самсоновича было интересно и жутковато: для большинства из нас это уже далекая, может быть даже кажущаяся неправдоподобной, история, о которой мы стараемся забыть и о которой не имеем права забывать. Я был благодарен судьбе за эту встречу и потому, что Илья Самсонович смог ответить на очень важный и давно мучивший меня вопрос: какую позицию занимал В. Ф. Наседкин в сложной обстановке двадцатых и тридцатых годов по крестьянскому вопросу, как смотрел на будущее родного народа, нравственную силу которого на Руси всегда составляло крестьянство? -Вы вместе работали в одном журнале, и не просто в одном журнале, а в журнале «Колхозник». Может, вы знаете, что он думал по этому поводу? — спросил я его.— Может… -Я понял вас,— предупредительно подняв руку, остановил меня Илья Самсонович.— Я смогу ответить на ваш вопрос. Мы не просто работали в одной журнале, мы были друзьями, мы одинаково думали. Он не мог остаться обойденным в те годы. Потому что многие знали о его мыслях о русском крестьянстве, его боль, которую он высказывал вслух… Ведь он боролся за его будущее с винтовкой в руках, и вдруг истосковавшиеся по крестьянской работе вчерашние красноармейцы, вставшие за плуг и получившие по декрету Ленина землю и истово принявшиеся обрабатывать ее, готовые завалить страну добротным и дешевым хлебом, объявлялись вредными и даже вражескими элементами. Василия Федоровича не могли не забрать. Меня забрали еще в 1935-м, а он еще года два продержался. Я постараюсь сейчас объяснить… Помните продразверстку? Страшный вред нанесла она нашему народу. Это был коварный и страшный удар в спину. Очень тонко и точно рассчитанный. В 1920 году перед республиканской партийной конференцией проходили губернские и уездные. Наша уездная конференция после моего выступления встала на мою точку зрения: если государство пойдет по отношению к трудовому крестьянству таким же путем, путем продразверстки, оно выроет себе могилу. Нам все больше стреляют в спину. Мятеж на Тамбовщине — прямое следствие этой политики. Встал вопрос об исключении меня из партии. А тут начался Кронштадтский мятеж. Потом выступает Ленин и настаивает на необходимости замены продразверстки продналогом. Тогда с меня сняли обвинение. Но потом, в 1935-м, мне это припомнили. Списки-то сохранились. -Какие списки? — не понял я. — А в двадцатые годы как было: объявляется дискуссия по какому-нибудь вопросу. Это сейчас, когда голосуют: 26 — «за», двое — «против». А тогда конкретно: «за» — Иванов, Сидоров; «против» — Петров. И все эти списки со всей страны отправляли в Москву, в одно место. Как бы специально кто установил этот порядок, наперед думая, чтобы потом НКВД легко было работать. Положил перед собой эти списки, и видно, кого брать в первую очередь: тех, кто был «за», или, наоборот, кто «против». Потом, правда, уже стали брать без всяких списков, и тех, и других… Василий Федорович думал точно так же, как и я. Он жил крестьянскими думами, больно переживал за крестьянина. Он был крестьянским сыном. И по-сыновьи воспринимал беды и радости своего народа. Светлый и мужественный был человек…Наседкин одним из первых, не в пример многочисленным мнимым друзьям поэта; понял истинное значение поэзии Есенина. В книге «Последний год Есенина» он писал: «С той поры, как я приобрел тонкую тетрадочную книжку стихов «Исповедь хулигана», я полюбил Есенина как величайшего лирика наших дней. Новая встреча с ним после годичной разлуки мне показалась счастьем. Но почти этого же я испугался. Мне тогда часто думалось, что рядом с Есениным все поэты «крестьянствующего» толка, значит, и я, не имели никакого права на литературное существование». Но в этом была и своя обратная сторона. Если в 1915 году Наседкин и Есенин расстались подающими надежду крестьянскими юношами, то теперь перед Наседкиным был великий поэт. И, ослепленный неожиданно ворвавшимся в литературу каменного языка и вспыхнувшим в ней необычайно ярким, трагическим светилом, Наседкин, сам того не сознавая, на какое-то время оказался в хвосте этой несущейся к вершинам поэзии, но одновременно и приближающейся к земле, а потому еще более стремительно и ярко сгорающей кометы. И еще долгое время его стихи будут светиться благородным, но все-таки чужим отраженным светом, и по-есенински будут говорить с небом, с ветром башкирские степи. Этого не мог не заметить и сам Есенин. Вот что вспоминает по этому поводу П. И. Чагин: «Почувствовав в стихах Наседкина слишком уж сильное свое влияние, С. Есенин, как помнится, предостерегал его против непродуманной подражательности, нашедшей выражение в некоторых тогдашних стихах В. Наседкина». Но, как пишет другой человек, хорошо знавший Наседкина, поэт Николай Рыленков, «даже в пору наиболее сильного воздействия на него поэзии Есенина, Наседкин воспринимал в ней далеко не все, а только то, что ему было близко, а прежде всего те ее мотивы, которые порождены осмыслением жизни пореволюционной деревни». Вместе с Есениным и Всеволодом Ивановым Наседкин мечтает о создании нового альманаха, который они собираются назвать «Поляне». В марте 1925 года перед первой поездкой на Кавказ Есенин писал в Госиздат Н. Накорякову: «…для ведения редакционных дел альманаха необходимо закрепить одного человека с соответствующей оплатой по должности заведующего редакцией и секретаря альманаха. На эту работу редакционной коллегией представляется тов. Наседкин, с которым я буду поддерживать связь с Кавказа». А за двадцать дней до вышецитированного письма Есенин сообщал писателю Н. К. Вержбицкому: «Он (Ионов.— М. Ч.) предлагает мне журнал издавать у него (в Ленинграде.— М. Ч.), но я решил здесь, все равно возиться буду не я, а Наседкин. Я ему верю и могу подписывать свое имя, не присутствуя». В июне 1925 года Василий Федорович Наседкин ненадолго уехал из Москвы в Башкирию, в родную Веровку. Не так давно в архиве С. А. Толстой, летом 1925 года ставшей женой Сергея Александровича Есенина, литературовед Виталий Вдовин обнаружил телеграмму следующего содержания: «Москву Остоженка Троицкий пер. 3 квр. 8, Ясениным. Привет любов в деревне с субботы скука как развод издание отъезд планы Катя милые пишите адрес Берлин Изгнанник». Долгое время не удавалось раскрыть содержание телеграммы, посланной 29 июня из Башкирии, из Мелеуза, и кем она послана. Сергеем Александровичем Есениным? Но дата отправления телеграммы исключает такое предположение: достоверно известно, что в этот день Сергей Александрович был в Москве. Отправителем телеграммы мог быть только Василий Федорович Наседкин. «Необычную подпись «изгнанник»,— пишет Виталий Вдовин,— легко объяснить, если вспомнить, что В. Ф. Наседкин был в то время влюблен в Е. А. Есенину, но поначалу не пользовался взаимностью. «Он (В. Ф. Наседкин.— В. В.) что-то прихлестывает за Катькой, и не прочь сделаться зятем, но сестру трудно уломать»,— писал Есенин Н. Вержбицкому 6 марта 1925 года. Теперь становится понятным, почему в телеграмме, адресованной Есениным, упоминается только имя одной Екатерины Александровны Есениной — «Катя». Уехав из Москвы, вдали от любимой В. Ф. Наседкин затосковал — «скука» — и чувствовал себя «изгнанником». Текст телеграммы во многом будет ясен, если вспомнить, что во второй половине июня, когда Василий Федорович был еще в Москве, Софья Андреевна Толстая подала заявление в суд о разводе со своим прежним мужем Сухотиным, чтобы вступить в брак с Сергеем Александровичем Есениным. Зная об этом и будучи одним из самых близких друзей семьи Есениных, Наседкин в телеграмме и спрашивает об этом — «как развод». Упоминаемое в телеграмме и не совсем понятное «издание»? 17 июня Сергей Александрович в присутствии Наседкина написал заявление в Госиздат Н. Н. Накорякову с просьбой издать «собрание стихотворений и поэм», и в телеграмме Наседкин интересовался судьбой издания. Еще больше смущала последняя часть телеграммы: «пишите адрес Берлин». Наседкин собирался в Берлин и просил писать ему туда? Или в Берлин собирался Есенин, и Наседкин спрашивал его будущий берлинский адрес? Виталию Вдовину удалось распутать и этот узел.

Leave a Comment

Ваш адрес email не будет опубликован.

Top