Михаил Чванов

История, случившаяся с «Гнедыми стихами»

Залп дали, а кто опоздал или очень старался, еще, и еще раз стреляли вдогонку залпу — в результате целые десятилетия великого русского поэта в России будут читать тайком. А в 41-м потрепанные тетрадки с переписанными от руки стихами Есенина, ибо книг его разумеется, в те годы не издавали, будут находить простреленными в шинелях погибших солдат. Но писать об этом в газетах не станут, как и не станут отсылать эти самодельные, пропитанные кровью тетрадки в музеи — «не на этом примере надо учить». Одно утешение: что не могли уже этих солдат привлечь к ответу за чтение запрещенных стихов… Журнал «Вопросы литературы» недавно перепечатал «Злые заметки» Н. И. Бухарина, предварив их статьей А. Лациса, суть которой: не надо понимать товарища Бухарина прямолинейно, надо-де, мол, знать обстановку тех лет, такой стиль был принят. Что правда, то правда: достаточно вспомнить стиль А. В. Луначарского, с которым они, кстати, так сошлись в нелюбви к Тютчеву. Стиль конечно же «революционно-изысканный» (к сожалению, он ныне опять входит в моду). Чего только стоит одна вот эта строчка из «Злых заметок»: «С автором можно согласиться… но отнюдь не насчет царевен, которые в свое время были немного перестреляны». Каково, а: «немного перестреляны»! Это о малолетних дочерях Николая Второго, в 1918 году злодейски расстрелянных в Екатеринбурге, именем вдохновителя убийства ныне назван этот прекрасный уральский город. По «революционной» логике Н. И. Бухарина — это справедливое, классовое возмездие (на одном из комсомольских съездов он будет внушать молодежи, что «беспощадная ненависть к классовому врагу — главное требование новой морали»), а, например, по логике Ф. М. Достоевского, впрочем по логике всех нормальных людей; убийство детей — будь они кухаркиными дочерьми или царевнами — всегда гнуснейшее из преступлений.

В 1927 году выходит в свет первая книга стихов Наседкина, которую он назвал «Теплый говор». В стихах был теплый говор спелой ржи и предчувствие счастья. Вторая книга его стихов — «Ветер с поля» — появилась в 1931 году. В это время Наседкин работает в журнале «Колхозник», который был организован по инициативе А. М. Горького. В 1933 году был напечатан последний сборник стихов поэта… После моей телепередачи по Башкирскому телевидению о Василии Наседкине я получил письмо из города Кумертау: «После окончания гражданской войны отец поселился на родине нашей матери — в д. Веровка Пугачевского сельсовета, так-то он был саратовский. Отца часто навещал В. Ф. Наседкин (родной брат моей матери) со своей супругой Катей, а иногда и с друзьями. В деревне они занимались охотой, а вечерами читали книги, спорили по различным вопросам, а иногда читали (как артисты, говорил отец) стихи. Это происходило в 1923—1925 годах. Тетя Катя обычно читала книги, качаясь на качелях, сделанных для нее отцом. В 1930 году отец вступил в колхоз, где стал работать счетоводом, а мать — воспитательницей в детском саде. По рассказам матери, отец очень часто приходил с работы раздраженным и упрекал мать за услуги тому или иному односельчанину. Мать была хорошей модисткой, и к ней многие обращались с раскроем или пошивом. Вскоре до нас дошло, что были арестованы В. Ф. Наседкин и ряд его товарищей. Из НКВД приезжали люди и наводили справки об отце. Об отце говорили разное — хорошее и плохое. Однако людей из НКВД интересовало только то, что относилось к связи отца с В. Ф. Наседкиным. Следствие вел следователь из г. Стерлитамака (фамилии не помню) и сочинил следующее обвинение: хранение запрещенной литературы и проведение тайных собраний против Советской власти, связь с Троцким посредством шурина В. Наседкина и его пособников, разложение крестьян антисоветскими беседами, например, трудодни называл «палочками» и пугал крестьянских жен общей постелью. Отец был арестован в 1938 году в феврале месяце (мне было 6 лет) и осужден на 10 лет по 58-ой статье. Восемь лет находился в заключении, в 1946 году вернулся к распавшейся семье: мать в войну умерла от_ тифа и недоедания, а мы (дети в количестве 9 человек) разбрелись по стране. В 1947 году я случайно нашел отца, вернулся к нему из детдома г. Нальчика. Потом постепенно нашлись еще шестеро (самая старшая с 1923 года, младший — с 1938, он родился уже без отца). Сейчас все живы и живут: в Астрахани, Симферополе, Харькове, Магадане, Салавате и двое в Кумертау. Только из вашей передачи мы узнали о дальнейшей судьбе Василия Федоровича. Так же ничего не знали и не знаем о дальнейшей судьбе тети Кати. Делать какие-либо запросы, казалось, бессмысленно. Отца (по нашему настоянию он послал письмо в ЦК КПСС) в 1960 реабилитировали, так как он ни в чем не был виноват. Теперь отца нет в живых, он умер в 1968 году, на 72-ом году жизни. Как жаль, что он не увидел Вашей передачи. Это было бы для него большой радостью, ведь они с Василием Федоровичем были очень близки. Ведь Василий Федорович к нему был привязан больше, чем к родным сестрам и братьям. После заключения отец был очень угрюм и не любил рассказывать о своем прошлом. Был с ним такой случай. Году в шестидесятом уж, наверное. Работал он тогда в автоколонне. Один из внучат его случайно разбил по дороге из школы окно. Как раз недалеко от его работы. Милиционер спрашивает: «Чей?» Говорят: «Козлов». Ну он и пошел в автоколонну. Как, говорит, мне найти Козлова Петра Ивановича. Ну вахтер и звонит по внутреннему телефону: «К Козлову пришли из милиции». Отец бросился под колеса самосвала, решил, что снова забирать пришли. Хорошо, водитель успел затормозить. Потом рассказывал: «Как услышал, словно затмение какое нашло. Знаю, что время другое, да и старик я уже, кому нужен. А словно затмение: лучше под колеса, чем снова туда»… Я дал ваш адрес старшему брату, Леониду Петровичу, проживающему в г. Магадане. Может, он что-нибудь расскажет обстоятельнее о Василии Федоровиче, так как во время ареста отца ему было уже 15 лет. Мне очень неприятно мое невежество по отношению к Василию Федоровичу. Но обстоятельства сложились так, что я был бессилен что-либо узнать о нем. Остаюсь с уважением к Вам Козлов Анатолий Петрович. Р. S. Это письмо четвертое, возможно, его наконец пошлю Вам. Три письма порвал. Все кажется, или грустно или резко. Если что не так, прошу извинения». И вот я еду в Веровку. Туда, где …за сизым крутым небосклоном, Под ногой чуть заметно пыля, Оглашаемы свистом и звоном, Без конца пробегают поля.

Leave a Comment

Ваш адрес email не будет опубликован.

Top