Книга Бытия… Глава… Рене Лекомб
Читать рассказ
Видавший виды, доживающий свой век грузовой пароход-сухогруз неторопливо пересекал Атлантику. Кроме команды на борту был единственный пассажир. Матросы между собой прозвали его странным пассажиром, потому как почти одновременно с сухогрузом из порта отходил скоростной комфортабельный пассажирский лайнер, на котором можно было выбрать каюту соответственно вкусу и денежному кошельку. На лайнере было несколько ресторанов с разнообразной кухней, кинозал, врач и прочее. Но странный господин упросил хозяина сухогруза взять его на самый тихоходный грузовой пароход, как он объяснил: он никуда не торопится, и ему хотелось бы тишины и уединения. Действительно он имел вид беспредельно уставшего, даже измученного человека. Он не был похож на бедняка, который пытается сэкономить на проездном билете, хотя одет был чрезвычайно скромно, более того, уговаривая хозяина сухогруза, он предложил ему сумму, превышающую стоимость каюты первого класса на комфортабельном лайнере. Ему пытались объяснить, что на сухогрузе нет никаких условий, не только комфортабельной, но даже отдельной каюты, непритязательную и однообразную пищу готовит один из матросов, в конце концов, уступив его просьбе, ему предложили каюту старшего по-мощника, но он отказался от нее, объяснив, что будет чувствовать себя крайне неловко, стеснив того, и попросил оборудовать под каюту будку для старых канатов, поставив туда какой-нибудь топчан, которую успел присмотреть… Океан в день отплытия был прекрасен. Над ним висели лег¬кие облака. Над ними еще выше, еще легче и невесомее, висели другие, почти прозрачные, переливающие перламутром, обнаружившие их ученые мужи, ломающие головы над их природой и о том, появились ли они недавно или недавно были замечены, романтично назвали их серебристыми. Эти облака — где-то уже сов¬сем на границе биосферы, на границе Земли и Космоса, они как бы прини¬мающие и передающие антенны его. Океан дышал легко и свободно, И дышалось в нем легко и сво¬бодно. И как бы раскрывалась, освобождаясь от наболевшего, душа, И мысли тут были глубокие и свободные. И глаза легко пере¬бегали от ближней волны до бескрайности горизонта и тоже отдыхали. Океан был прекрасен, И было видно, как легко и свободно разговаривал он с Космосом. Но, присмотревшись, нетрудно было заметить, что океан, как и все на Земле, уже был тяжело болен. То здесь, то там покрыва¬ла его поверхность радужная нефтяная пленка, мешала ему дышать. То здесь, то там бороздили его целые потоки отравленной воды, на¬сыщенной нечистотами и ядами, приносимые реками. Пока океан еще справлялся с ними, многократно разбавляя их собой до безопасных концентраций, то же самое он вынужден был делать и с воздухом, но было видно, что делать ему это становится все труднее и труднее… Странный пассажир целый день стоял на носу или на корме парохода, всматриваясь в океан, прерываясь лишь на обед и ужин, которые он просил приносить в его импровизированную каюту. С членами экипажа при встрече молча раскланивался, уступая дорогу и не вступая в разговор, если они сами не начинали разговора, а они не начинали, заметив его странность. Кто он был? Никто не решался спросить. О чем думал долгими часами, всматриваясь в океан, то с носа корабля, то с кормы, как бы вглядываясь то в будущее, то в прошлое? — Кого-то он мне напоминает, — за обедом сказал старший помощник, от каюты которого странный пассажир отказался, боясь его стеснить. – Священника что ли… Как оказалось, не только его мучил этот вопрос. — А мне он напоминает Иисуса Христа на картине в нашей пароходной конторе, — откликнулся один из матросов. — От кого Иисус Христос может прятаться на нашей старой колоше? — засмеялся другой. — Только разве от Сатаны, который нигде не дает ему покоя? Капитан одернул его: «Шутки по поводу Господа Бога неуместны! Под Ним ходим…», и матрос, торопливо потушив улыбку, уткнулся в свою тарелку. На этом обед закончился. Но оказалось, что капитана, в недавнем прошлом командира атомной подводной лодки, как все моряки, человека суеверного, поразило сравнение странного пассажира с Иисусом Христом, хотя он приравнивал эту мысль к кощунству. Он и сам не раз ловил себя, на мысли, что странный пассажир ему кого-то напоминает, и матрос неожиданно ответил на этот вопрос… Капитан, понимая, что поступает, мягко говоря, не совсем хорошо, время от времени стал наводить бинокль на странного пассажира, когда тот стоял на носу, порой поворачиваясь в профиль, Ничто нельзя было прочесть на его как бы застывшем лице, но порой на нем проступала такая боль, мука, и он, словно паутину, сгребал ее рукой. А что, если это действительно сам Иисус Христос, снова принявший облик человека, спустился судить нас на грани катастрофы? Как в недалеком прошлом командир атомной подводной лодки, он знал, как хрупок мир и на какой грани бездны он находится. Он решительно отгонял эту дурацкую мысль, но она упорно приставала к нему… Зачем я согласился взять на борт этого странного пассажира? На второй день начался шторм. На доживающем свой век пароходе все заскрипело, угрожающе загудело и застонало. Капитан несколько раз посылал к странному пассажиру матроса с настоятельной просьбой спуститься в кают-компанию или хотя бы спрятаться за какой-нибудь палубной надстройкой, но странный пассажир, поблагодарив за заботу и заверив, что с ним ничего не случится, так и остался стоять на носу корабля, крепко держась за натянутые канаты.,. Шторм стал затихать только на третьи сутки. Он настолько вымотал капитана, что, зайдя в свою каюту, он рухнул на койку, не раздеваясь… «ОН сам не знал, зачем отправился в это плавание. Да, он надеялся в океане, в этой зыбкой вод¬ной бескрайности, покрывающей собой большую часть планеты, найти хоть какое-то успокоение… Наверное, нигде больше на Земле, как здесь, посреди живого океана, вокруг тебя смыкающегося с небом и разговаривающего с ним, так не ощутима связь с Космосом. После всего увиденного на Земле он находился на грани срыва, сумасшествия, порой даже думалось о самоубийстве, если оно было возможно для него, а если возможно, страшно было подумать, что за ним последует… Ему все настойчивее приходила мысль о новом, и – последнем! — земном Всемирном Потопе, во время которого он уже никого не спасет, как спас на Ноевом ковчеге нескольких людей, стерев у них память о прошлом, во время прошлого Всемирного Потопа, в надежде, что вместе с памятью о прошлом сотрется и их страшная нравственная болезнь. Но, увы, все повторилось. Хватить экспериментировать! Идею человека (на Земле это назвали бы проектом) можно окончательно признать неудачной. С осуществления ее он собирался вместе с человеком начать переустройство мира, в котором не было бы борьбы противоположностей, как и борьбы вообще. Без человека же его впереди ждет одиночество. Но нельзя допустить, чтобы эта страшная нравственная болезнь вырвалась за пределы Земли! Человек, пораженный этой болезнью, подойдя к последней грани нравственного разложения, за которым следовало самоуничтожение, превратил планету, на которую был первоначально поселен и которая первоначально была не менее прекрасна, чем Земля, в безжизненную космическую пустыню (потом он, не подозревая, что раньше жил на ней, однажды как бы заново ее открыв, не нашел назвать ее ничем более подходящим, как Марсом, именем придуманного им Бога войны). Тогда он не уничтожил человека, а, лишив памяти о прошлом, в надежде, что одновременно с памятью о прошлом будет уничтожена и страшная болезнь, переселил его на Землю. Но, увы, все повторилось. Но и тогда он не уничтожил человека, но уже не стал переселять ни на какую другую планету, боясь ее заразить, а несколько человек посадил в Ноев ковчег, опять-таки лишив памяти о прошлом, остальных погубил Всемирным потопом, оставив у спасенных смутную память о нем как грозное предупреждение. Но оказалось, что бациллы или вирусы этой страшной болезни вкрались в саму суть человека. Предавший его в свое время Сатана и заразившей этой страшной болезнью человека, и тут оказался сильнее его. Он сам не знал, зачем отправился в это плавание. В своих странствиях по Земле однажды вечером в великой грусти он оказался на берегу океана. Как в свое время его потрясло многое из созданного им на Земле, многое оказалоcь даже прекрасней, чем он замышлял: рассвет в горах, шорох золотого березо¬вого и багряного осинового листопада, эти же белые березы зимой в ослепительно белом снегу, в который превратилась вода, превратившейся в белом снег и окутавшая теплым белым одеялом полпланеты… «И увидел он, что сделанное им прекрасно…» Он и не подозревал, как это прекрасно! Но, на¬верное, больше всего его потряс океан. И когда ему стало на Земле невыносимо тяжело, Он захотел ощутить се¬бя посреди океана. Он с рассвета до заката стоял на носу или на корме парохода и во время шторма смотрел, как океан тщательно перемешивает воду с воздухом, на¬сыщая ее кислородом. Неужели земляне, сами на 90 процентов состоящие из воды, до сих пор не понимают, что такое вода, что без воды жизнь на планете вообще невозможна? Для чего нужна эта огромная работа океана совместно с облаками, которые тоже часть океана? Это огромное накопление энер¬гии! Он специально открыл человеку свойства воды, обозначил особые родники, вырывающиеся из Земли, где вода обладает этими свойствами в большей степени, человек по чудодейственному воздействию их на себя определил воду этих родников как святую, но человек не хочет понять, что этими свойствами обладает в той и или иной степени вся вода на планете что она вся святая. Вода, может, самое гениальное и дорогое его детище после человека. Все ге-ниальное просто: на первый взгляд, всего лишь простое соединение кислорода и водорода. Самая быстрая связь: информация, заложенная в капле воды, тут же передается всему мировому океану, всему живому, а раз человек на 90 процентов состоит из воды, то и ему, но он этого не слышит, она для него мертвая. А она живая, вторая его после человека идея всеобъединяющей доброй материи. Но что он делает с родниками, реками, озерами, морями, а теперь и с облаками?!. Может, признав свое поражение, шагнуть в океан и раствориться в нем, как частице своего любимого детища?..» Капитан проснулся в холодном поту: «Приснится же!..». Он, не умываясь, торопливо вышел на палубу. Странный пассажир стоял на своем привычном месте, на носу парохода и напряженно вглядывался в океан… Потом наступил штиль. Полыхало синью небо, воздух, насыщенный кислородом, казалось, был густ и неподвижен, но поверхность океана еще долго качало медленной, уматывающей землян зыбью… И в этой зыби странный пассажир вдруг увидел маленькое суденышко: странное сочетание плота и яхты. Он всмотрелся: на парусе было начертано: «1000 вех», на судне был лишь один человек.\ — Смотрите, — показал он мимо проходящему матросу. Матрос поднял бинокль к глазам. — Одинокий моряк! – воскликнул он. — Надо же, сколько слышал о нем, первый раз вижу. — В том-то и дело, что один… На каком-то странном плоту… Может, кораблекрушение?.. Наверное, ему нужна помощь?.. — Нет, — покачал головой матрос. — Вы меня неправильно поняли. Он всегда один, он круглый год почти не выходит на берег, бороздит моря и океаны, потому его так и зовут: Одинокий моряк… Это у него уже вместо имени. Он не спортсмен, он живет в океане. — Как это? — не понял странный пассажир. -Ушел от людей в океан. Француз Рене Лекомб. Так и живет. Время от времени его встречают в морях. То в одной газете появится сообщение о нем, то в другой. То сообщат, что он погиб, а потом вдруг снова его кто-то встретит. Крохотное суденышко тем временем приближалось — оно было по курсу парохода. В сильный бинокль было хорошо видно: загорелый, обнаженный по пояс человек лежал на животе на толстых бревнах, перед ним на короткой бичеве, привязанной к якорю, билась птица, кажется, чайка. Человек на плоту наконец увидел корабль. Он встал и стал размахивать руками. — Просит помощи? — предположил странный пассажир. — Нет, скорее всего, просит сообщить координаты. Корабль сбавил ход и стал приближаться к странному суденышку. Человек стоял и ждал, птица еще сильнее заметалась у его ног. — Помощь нужна? — в мегафон спросил с мостика капитан. — Простите, что отбираю у вас время. В шторм у меня разбило компас… — Рады будем помочь… Не хотите подняться на борт? Может, принять душ из пресной воды? Не беспокойтесь, что задерживаете нас, мы идем с большим опережением графика… — Нет, спасибо за любезность, но я никогда не поднимаюсь на борт встречающихся мне кораблей. — человек на плоту виновато улыбнулся. — Почему? — Может, чтобы избежать соблазнов. — Сейчас вам спустят компас, пресную воду и кое-что из продуктов. Какая еще нужна помощь? — Нет, спасибо!.. Вы даже не можете представить, как я благодарен вам! После шторма я встретил более пятидесяти кораблей, но только пять подошли ко мне. Кстати, четыре из них были русские. Плот терся о борт сухогруза, и на сухогрузе, чтобы говорить с Одиноким моряком, вынуждены были перегибаться через борт, а, ему, наоборот, запрокидывать голову. Птица билась у его ног. — Почему вы ее привязали? — с болью спросил странный пассажир. — Она ранена. Упала ко мне на плот во время последнего шторма. У нее сломано крыло, без привязи она погибнет… Видите, как потрепало мое судно. Когда океан окончательно утихнет, постараюсь подлатать его. А чтобы привести его в полный порядок, нужно добраться до каких-нибудь островов. — Не одиноко вам одному? — спросил странный пассажир. — Нас двое, — улыбнулся Одинокий моряк, показав на чайку. — Когда штиль, я лежу и разговариваю с ней… — Чайка выздоровеет, улетит.., — Дай бы Бог, крыло поранено серьезно, я наложил на него шину. Ну, улетит, тогда у меня останется океан… С ним мы всегда вместе, он меня не предаст, он настоящий и вечный мой друг, — грустно улыбнулся Одинокий моряк.\ — Но он ведь мог разбить в щепки ваш плот. Вы сами сказали, что шторм был жестокий… Какой же он тогда друг? — Но не убил же он меня! Наоборот, не дал раскиснуть, впасть в отчаяние, напомнил, что я не один, заставил бороться. Океан живет свой внутренней жизнью, он ведь живой, только не все это понимают, когда я кому-нибудь говорю об этом, меня принимают за сумасшедшего. Он штормит, значит, это нужно ему. Да не только ему. Не было бы штормов, наверное, не было бы плодородных дождей. Он штормит, значит, это нужно Земле, я подозреваю, что она тоже живая. — Простите за такой вопрос… почему вы плаваете один? Одинокий моряк неопределенно пожал плечами… — Можете не отвечать… — Почему же?.. Одинокий моряк помолчал. – Если честно, сам не знаю… Что может быть лушче, когда перед тобой расстилается безбрежный океан, а над головой бездонное синее небо! – ушел он от прямого ответа, которого, может, действительно не знал.- Я чувствую себя здесь свободным и сильным, И никто здесь меня не обманет, как там, на берегу, среди людей. Но в то же время вы правы: плавать и жить одному — ох как трудно! Взять хотя бы такой пример: во время прошлого шторма лопнула ванта, удерживающая мачту. Она со свистом, как хлыст, рассекала воздух. Она могла запросто убить или, ранив, выбросить в океан. Как ее ухватить и закрепить? Если был бы товарищ, он мог подстраховать, когда я шел к ней. Пришлось привязываться веревкой. Но где найти такого товарища? — усмехнулся Одинокий моряк, — Который разделял бы все твои мысли и желания? — Неужели не нашлось ни одного из нескольких миллиардов, живущих на Земле? — Есть, наверное, но как найти его среди этих миллиардов? Даже если он живет в соседнем доме. Кричать на площади? Люди, как корабли в океане: на встречных и даже на параллельных курсах боятся столкнуться, это грозит стать конфликтом или даже катастрофой. Я расскажу вам один случай. Это не выдумка, это было на самом деле. Самый простенький пример. Группа студентов собиралась проплыть на плоту от Филиппинских островов до Мексики, Уже через несколько дней все перессорились и — каждый на своем бревне — поплыли в разные стороны. К счастью, их подобрали рыбаки. — Но ведь есть примеры другого рода, Например, путешествия Тура Хейердала. — Ну, во-первых, Хейердал — ученый-океанолог, он готовился к плава-нию специально, на плоту он постоянно занят работой, и, главное, он уходит в океан только на время. На берегу его ждут семья, друзья. Понимаете, чтобы отправиться в путешествие двоим в одной лодке, нужно готовиться специально, проходить психологическую подготовку… А во-вторых, что касается меня, мне нужен спутник на всю жизнь, а не на несколько месяцев. Я ведь не собираюсь порывать с океаном. И не собираюсь возвращаться на берег. И на берегу меня никто не ждет. В это время ему на плот на веревке спустили в сетке компас, несколько упаковок с пресной водой и консервами. — Огромное спасибо! Простите, что задержал вас!…- Одинокий моряк дал понять, что разговор окончен. Было видно, что он не хотел, чтобы ему лезли в душу. — Счастливого Вам плавания!.. -А что у вас с рукой? — В последний момент заметил странный пасса-жир. — Ободрало во время шторма. Еще прошлого, не этого. — Давайте, я обработаю рану, — предложил странный пассажир. — Это же постоянно причиняет вам боль. Соль разъедает рану. — Я уже говорил вам, что дал себе слово не подниматья ни на какие суда, — улыбнулся Одинокий моряк, — Чтобы не обременять людей… И чтобы избежать соблазна остаться на них. — Я спущусь к вам вниз, — Но тогда я задержу судно. — У нас еще есть время, — посмотрев на часы, сказал сверху капитан. — Мне не хотелось бы кому-нибудь быть обузой. — Ну какая же это обуза. Одинокий моряк, несколько поколебавшись, согласился. — Ну, доберетесь вы до ближайших островов, почините плот, а дальше? — обрабатывая рану, спросил странный пассажир. — Постараюсь пройти севернее Азорских островов. -А дальше? — А там видно будет… — Ну а дальше? Я имею в виду не конкретные маршруты… — Не знаю… Пока океан не разобьет этот плот — мой дом. — А разобьет? — упорствовал странный пассажир. — Конечно, не дай Бог! — Так уже было, — улыбнулся Одинокий моряк. — Разобьет, на том берегу, куда выбросит его, начну зарабатывать деньги на новый плот. — Простите, можно задать еще один вопрос? Если посчитаете его не корректным, можете не отвечать. — Задавайте. — Почему вы ушли в океан? Как я понимаю, это ведь не спортивное путешествие ради рекорда? Как я понимаю, вы принципиально ушли от людей? Кто-то на Земле обидел, предал Вас? — Это долго рассказывать, — усмехнулся Одинокий моряк, — Если вас удерживает только эта причина, не беспокойтесь, у нас еще есть время. Капитан подтвердил это… Мне важно это знать… — мягко настаивал странный пассажир. — И не из простого любопытства. Мне это вам трудно объяснить, но мне это важно знать. — Вам это на самом деле важно знать? – переспросил Одинокий моряк. — Да. — И вы не журналист? Я не люблю журналистов. Они любят все превратить в сенсацию, при этом все переврав. — Нет, — торопливо сказал странный пассажир. — И я даю вам слово, что я не буду писать в газетах об этой встрече. И, если хотите, никому не расскажу. — Вы, случаем, не русский? — улыбнулся Одинокий моряк. — Нет, — растерянно покачал головой странный пассажир. — Почему вы так решили? — Как я уже говорил, из пяти судов, подошедших ко мне с предложением помочь, четыре были русских. Меня интересуют эти люди, хотя об этой стране рассказывают много плохого. Я думаю, это делается не зря, кому-то очень не нравятся русские. Я ничего не знаю о них, но, повторяю, из пятидесяти судов, встретившихся мне в последнее время в океане, только пять подошли ко мне, и четыре были русские… — Давайте, я все-таки обработаю рану. — Моя рана не так опасна. Она уже почти зарубцевалась. При моей жизни на такие раны я просто не обращаю внимания. — Я искренне хочу помочь вам… — Странно, в этом мире кого-то еще интересует судьба другого человека, — усмехнулся Одинокий моряк. — Если говорить о реальной опасности, которая мне угрожает, то это в большей степени погибнуть не во время шторма или на рифах, а под днищем какого-нибудь судна, когда оно идет прямо на тебя, ты сигналишь, а они не обращают на твои сигналы никакого внимания, даже если видят их. Судов в океане с каждым годом все больше и больше и с каждым годом они все меньше обращают внимание друг на друга и тем более на такое крошечное судно. Для них оно просто не существует. В этом мире, чем дальше, тем больше никому нет дела до другого. Может, вы инопланетянин? — печально улыбнулся он. — Или все-таки русский? — Вы говорите, никого не интересует судьба другого. Но вы только что рассказывали, что вам не дают покоя журналисты. Что они вас находят даже на вертолетах. — Это — совсем другое. За это им платят. Чем невероятнее весть, тем больше. Их интересует сенсация: жив я еще или уже не жив? Сошел с ума или еще нет? Представьте, какой шум они поднимут, стараясь опередить друг друга, когда я погибну. Но уже на другой день все меня забудут. Уже на другой день начнут искать другого «сумасшедшего». Людей, вроде тараканов, похожих друг на друга, интересуют, а точнее, раздражают люди, выломив¬шиеся из их тараканьей жизни. И в то же время они испытывают удовлетворение: раз человек вдруг стал жить не как все, значит, он не нормальный или даже сумасшедший, значит, я лучше его. — В чем вы видите основное зло на Земле? — Ну, на такие глобальные вопросы не мне отвечать! — усмехнулся Одинокий моряк… — От чего все беды? От чего в конце концов мы погибнем?. Я не знаю, откуда это в нас: но мир с некоторых пор стал делиться на тех, кто сильнее, и тех, кто слабее… И слабый стремится встать на место сильного. Скорее всего, что я чего-то не понимаю… Не знаю… — Он махнул рукой. — Вы не могли бы хоть немного рассказать о себе?.. Если это, конечно, не против вашей воли… — А у нас есть еще время? – Есть. — Не знаю, почему, но я Вам доверяю. И, наверное, первому, кому попытаюсь рассказать о себе…Вам, наверное, это трудно представить, но я человек сугубо деревенский. Да-да! И, может, в этом моя беда. Я до двадцати лет не видел моря. Я родился в глухой французской деревеньке в департаменте Дордонь, Смутно помню, в детстве я очень любил собирать гербарии. Почему-то особенно любил осенние ивы. Ивовые и рябиновые листья были заложены во все мои книги. Только меня огорчало, что листья в книгах скоро блекли, из них уходил тот особенный свет, из-за которого я их собирал, и они становились серыми. Да, я любил плакучие ивы над водой… и тихие пе¬чальные дни с низкими облаками. И облака эти звали за собой. Может, они меня и увели? В школе я был лучшим учеником. Больше всего любил литературу. Учителя и родители прочили меня в университет… Признаюсь, мне очень не хотелось уезжать из деревни. — Взгляд его затуманился. — Сейчас вот думаю, не уедь я тогда, жизнь моя сложилась бы счастливее. В деревне еще осталось настоящее. Впрочем, в армию меня забрали бы и из деревни… Так вот из университета меня призвали в армию и отправили в джунгли Индокитая, где наше правительство вело тогда грязную войну, нам ведь где-нибудь да надо вести войну, чтобы считаться великой страной. Считалось, что Франция несла в темный Индокитай свободу и демократию, — усмехнулся он. — Франция ведь всем пыталась навязать свою свободу и демократию, как нынче Америка. Простите, я не знаю, зачем Вы в этот гадюшник плывете. Эта страна не для нормальных людей… В Индокитае я, кроме всего прочего, был тяжело ранен и на всю жизнь остался калекой… Может быть, еще поэтому я стал моряком. На суше я стал неповоротливым, как тюлень..Вы, наверное, можете представить, что значит в молодости стать не просто хромым, а ходить, переваливаясь, словно утка? В мире, где все делится на тех, кто сильнее и кто слабее, кто красивее, а кто… На какое-то время он замолчал. — В университете у меня была девушка. Она ждала меня, героя войны и гордилась мной. И вот я хромой, и не просто хромой, а извиваясь, как червяк, всем телом, иду ей навстречу. И вижу ужас в ее глазах. Она заплакала и убежала. Я не стал искушать судьбу, я сделал все, чтобы больше с ней никогда не встретиться, даже случайно. Я бросил университет и уехал в Африку. – Он криво улыбнулся: — Один журналист-романтик писал потом: «Жизнь тихая и спокойная была не по душе Лекомбу. Вдохновленный примером своего героя, Хемингуэя, Лекомб отправляется в джунгли Африки. Как говорил потом, африканское сафари Лекомба было весьма необычно. Он решил разыскать в Африке находившегося там Хемингуэя, а заодно вдосталь насладиться опасной охотой на слонов». Потом эту чушь перепечатывали много раз. После Вьетнама, где на меня самого охотились как на слона, а точнее. как на кролика, я возненавидел оружие, и ни о какой охоте на слонов не помышлял. А вот Хемингуэя действительно пытался разыскать. Но не потому, чтобы охотиться с ним на слонов. А потому, что он написал роман «Прощай, оружие!» о таких изувеченных, как я, и потому, что хотел спросить, как после всей правды, написанной им о войне, он может охотиться на слонов? И еще я его хотел спросить: как он может восхищаться такой гнусностью, как коррида? — А что это такое? — осторожно спросил странный пассажир. — Вы не знаете, что такое коррида? — удивился Рене Лекомб. — Вы что, разыгрываете меня? Или на самом деле инопланетянин? Или все-таки рус-ский? Тогда зачем это скрывать? Не стесняйтесь быть русскими! Русским не дают выезжать за границу, это называют железным занавесом, и они о Западе, о нашей вонючей демократии мало знают, судят о ней по яркой оберточной шелухе, которая туда иногда попадает. И мечтают о Западе, чуть ли не как о земном рае, запретный плод сладок, пока его не надкусишь, а он оказывается не просто горьким, а вонючим дерьмом. Может, и хорошо, что не дают выезжать, чтобы не заразились нашей заразой. Коррида! Это гнусное зрелище широко пропагандируется всеми видами искусства и информации. Вы что, ни разу не слышали пошлую оперную арию «О, тореадор!». Включите радио — и на любой волне воспевается, как высшая доблесть, убийство на арене беззащитного быка… — Он внимательно посмотрел на своего собеседника, не разыгрывает ли он его, говоря, что не знает, что такое коррида? Но тот не смеялся, внимательно слушал. — Не верьте тому, что обо мне писали в журналах и газетах падкие на сенсации журналисты: «жажда приключений… манящая звезда…» Все это красивая и пошлая ложь… Потом было время, когда мне казалось, что я нашел свое счастье,.. Я женился, я любил. Любил беззаветно и безоглядно. Потому, наверное, так горько было, когда все это рассыпалось в прах… Я снова остался один. Мне не хотелось жить. На последние деньги я метался по стране: на поездах, на автобусах. И вот однажды я увидел океан, И почему-то сразу почувствовал общность с ним. Я поселился в этой маленькой рыбацкой деревушке на берегу Бискайского залива, где впервые встретился с ним. Я даже толком не помню, как я очутился в ней. Кажется, сел в первый попавший автобус, и конечная остановка была там. Океан медленно ворочался передо мной, как ласковое живое существо, и он был прекрасен, Я завороженно смотрел на него, как ребенок, и странно: боль, накопившаяся во мне за долгие годы, утихала. Она не уходила, а именно утихала. Если бы не эта встреча, я тогда, наверное, покончил бы с собой… Потом я узнал, что океан бывает уг¬рюм и страшен, словно его тоже кто-то предал. Но так мне казалось в первую пору, пока я его хорошо не узнал. А потом я убедился: ничто, наверное, не успокаивает так, не соединяет с вечностью, как штормящий океан… Не знаю, как сложилась бы моя судьба, не окажись я тогда случайно на его берегу. Океан спас меня. Ему я обязан своей жизнью. Другое дело — зачем? Я уже был чужой среди людей, И раз он меня спас, я связал свою оставшуюся жизнь с океаном. Может быть, и даже, скорее всего, что я обманывал себя, но мне казалось, что я почему-то нужен ему. Порой мне казалось, что мы разговариваем с ним на одном, только нам понятном языке. Это, конечно, чушь, но порой мне казалось. Так или иначе, я связал с ним свою жизнь. Просто больше мне не с кем было ее связать. Скорее всего, он меня совсем заберет, рано или поздно разбив о рифы плот или просто сбросив за борт во время шторма, ведь я так неповоротлив. И сделает он это не из зла, просто однажды я случайно оступлюсь, или выпущу из рук веревку. Но тогда океан спас меня. Своим неумолчным прибоем он навеял мне мысль уйти в него, соединиться с ним. Другие, путешествуя на плотах и яхтах, ставят перед собой цель: переплыть какой-нибудь пролив, какое-нибудь море, или, например, достичь Австралии, или, наконец, оплыть вокруг света. У меня нет спортивной цели. Я здесь, в океане, живу. Это, если хотите, мой дом. И другого дома у меня нет. Иногда я выхожу на берег, чаще всего после очередного кораблекрушения и лишь для того, чтобы поскорее построить новый плот и снова уйти в океан. В какой-то газете я о себе прочел: «Я выбираю путешествия как способ самовыражения. Точно так же, как другие выбирают музыку и рисование». Якобы это тоже я сказал. И якобы это моя самая дорогая и любимая мысль. Конечно, в этом утверждении что-то есть от истины, но все-таки это не истина. Ну, хотя бы потому, что для истины, для правды это слишком красиво. Удивительно, каждый из журналистов, что хотел видеть во мне, то мне и приписывал. До меня так такового им не было никакого дела. Им нужна была сенсация. Да, шум Биская подсказал мне выход: обрести почву под собой мне дал возможность океан. И я решил для начала переплыть через Атлантику. Я не собирался ставить какой-нибудь рекорд, мне нужно был куда-нибудь приплыть. Чтобы оттуда куда-нибудь снова плыть. Но яхта, даже самая маленькая, стоит больших денег, и я отправился в Бордо. Я брался за любую работу: грузил суда, как это было мне ни трудно, мыл посуду в ресторанах и машины. Часто, чтобы положить в заветную копилку очередной франк, голодал по нескольку дней. Но мне все равно было легче. Потому что у меня была цель, ради которой стоило жить. Потом я увидел, что мне понадобится много лет, чтобы собрать денег на яхту. А терпение могло вот-вот лопнуть. В один прекрасный вечер я мог покончить с собой. Никому вокруг не было до меня дела. Тогда я решил построить простой сосновый плот. Больше риска, но меньше денег, и не надо столько лет ждать. Так родилось мое первое судно — тринадцатитонный плот «Пот-о-Нуар» — грубое неуклюжее сооружение, оснащенное плохо управляемым квадратным парусом. Вместо кок-пита я пристроил на него обычный ящик. Но я так любил его, и горел нетерпением выйти в море. И вот наконец он спущен на воду. Как сейчас помню, это было ранним летним утром. Можете представить, как я был счастлив, тем более, что я был не один, у меня был спутник. Ко мне присоединился Ги Гуттепифер. Не беда, что ни я, ни он совершенно были не искушены в морском деле, я тогда даже плавать не умел. Впрочем, и сейчас я плаваю не так уж хорошо. По каким-то случайным книжкам изучали навигацию. Слонялись по портовым забегаловкам, слушали рассказы бывалых моряков, не подозревая, что в их полупьяных рассказах было больше вымысла. Тем не менее, первое двенадцатидневное плавание вдоль берегов Франции закончилось успешно. Правда, в конце его меня ждал удар: мой спутник заявил, что он убедился: море не его стихия, и я остался один. Немного поколебавшись, я решил плыть один. Нелегко было на это решиться, но я решился. Я не спал от волнения всю ночь. Грохотал шторм. Можете представить, о чем я тогда думал. И я решил тогда, что больше не буду ис-кать себе спутников. А утром меня ждал новый удар. Шторм унес в океан плот: или по не-опытности я слабо его закрепил, или кто специально отвязал его… Можете представить мое отчаяние?! Пришлось все начинать сначала. И только через два года я спустил на воду свой новый плот. Я назвал его в память о первом, которому отдал столько сил и души, «Пот-о-Нуар II». И опять, казалось, все было против меня. Пять дней я не мог отойти от берега, ветер прижимал меня к скалам. Или, может, океан таким образом проверял меня? Или Земля не отпускала меня? Только зачем я ей? Лишь на шестой день ветер наконец сменился и наполнил мои паруса. Берег быстро скрылся вдали. И тут я понял, что такое настоящее одиночество. Я всегда был одинок, я сам бежал в океан от людей, и тут вдруг стал страдать именно от одиночества, Я и плакал, и кричал в пустоту. Пытался петь, но ничего не помогало. Видимо, нужно было пережить и это. А океан, казалось мне, равнодушно молчал. Я стал писать письма: друзьям, знакомым. – Одинокий моряк улыбнулся, — которые я так и не отправил, Сначала это невозможно было сделать, а потом уже не хотел этого делать. Кому они нужны! Да все равно — мои бывшие друзья не поняли бы меня. Или начали бы меня спасать в океане… А я не хотел никого обременять собой. А потом начался шторм. Сначала я ему обрадовался, но ветер все сильнее и сильнее завывал в снастях, плот бросало из стороны в сторону, поднимало вверх и обрушивало вниз, он весь скрипел и, казалось, что он вот-вот развалится, глаза и рот забивало соленой пеной. Видимо, океан все еще проверял меня. За штормом пришел штиль, и какое-то время я блаженствовал, отды-хая. А потом стал сходить с ума от штиля. Казалось, все в мире застыло. Даже время. Одни лишь облака ползли по небу. Но особенно тяжело было, когда у меня кончились продукты, а рыба никак не ловилась, кончилась пресная вода, а дождя не было. Я плакал и хохотал от бессилия. Кругом океан воды, а я умираю от жажды. Но я выдержал и это — начал пить понемногу соленую воду, когда не было подолгу дождей. Пятьдесят суток длилось это плавание, но я выдержал. Я доплыл до Антильских островов. И, починив плот, пошел по Карибскому морю к острову Гваделупа. Я не мог больше жить на одном месте — тоска и воспоминания съедали меня. Это плавание было сравнительно легким, после того, что я пережил, и душа моя стала немного успокаиваться, и мне казалось, что мы с океаном уже понимаем друг друга. Но судьба вскоре наказала меня за эту самоуспокоенность и неизвестно еще за что. Уж слишком часто она меня наказывала. Уже на самом подходе к острову неожиданно налетел шторм и разбил плот, как игрушечный, о береговые скалы. Только чудом или волей случая я остался жив. Помню, я открыл глаза: надо мной стоит какая-то женщина, дети… Три года я жил на Антильских остравах. Преподавал в школе литературу этим самым детям, что нашли меня — пригодился университет. И все это время собирал деньги на свою новую посудину. Я уже не мог без океана жить. Среди людей мне было почему-то тоскливо, я так больше и не поверил им. Они напоминали мне о прошлом. Они снова могли заставить воевать. Они снова могли меня обмануть. Порой я ненавидел океан, от ожидания плавания, от предчувствия нового одиночества мне становилось нехорошо, но все равно я уже не мог без океана. И вот наконец я построил посудину, на которой вы сейчас, нечто среднее между плотом и яхтой. Это — самое дорогое для меня детище. И снова я в море — до нового кораблекрушения. На берегу я чувствую себя скверно, видимо, точно так же, как старая птица, привыкшая к простору и полетам, чувствует себя со связанными лапами в клетке. Словно вот эта чайка, привя¬занная к моему плоту. Но я ее отпущу, как только у нее окрепнет крыло. Вот в чем наша с ней разница. Но какая сила и радость поднимается во мне, когда я рискую своей шкурой в открытом море! Может быть, это звучит и глупо, может, это самообман, но это прекрасно… Я не скажу, что ощущаю полное единство с океаном, но я уже, кажется, близок к тому. Океан влияет на человека благотворно. По крайней мере, здесь я не испытываю такого одиночества как на суше. Хотя, на первый взгляд, здесь одиночество переносить труднее. В чем разница?.. В лесах и в горах одиночество никогда не бывает полным: каждое дерево, каждая былинка каждый камушек — это как бы живое существо, близкое вам, а от¬даленные вершины гор, словно храмы. В океане одиночество – окно, открывающееся в бездну. Вы видите небо, облака, монотонно раскачивающие тебя изо дня в день волны, в океане в небо смотришь совсем иначе, чем на земле, И приходишь вдруг к мысли, что это не бездна, а что там, всего в нескольких милях от тебя начинается новый мир. А может, это старый мир, в который мы потеряли дорогу? Я мечтаю вернуться домой, во Францию, но лишь для того, чтобы я мог по-настоящему достроить и дооборудовать свою посудину. Мне хочется увидеть своих родных. Но там я не задержусь долго. Главное, мне успокоить их, чтобы обо мне не беспокоились. Убедить, что у меня все хорошо. Как это вам объяснить? У меня теперь уже больше общего с океаном, чем с людьми. Иногда мне кажется, что мы с ним прекрасно понимаем друг друга, как пони¬маем друг друга с небом, на земле этого единства с небом нет. Понимаете, мне кажется, что когда-то мы жили в согласии, в единстве со всем этим, но потом, к сожалению, это согласие, это единство порастеряли. И, может быть, тогда мы больше были людьми. Но что-то увело нас в сторону, и мы словно чужие на собственной планете. И, словно чужие, между собой. Иначе, почему мне легче в океане, чем на земле? Или только мне? Почему мне легче с птицами, чем с людьми? Или, может, я действительно ненормальный? Одинокий моряк помолчал, потом как бы виновато продолжил: — Я чувствую, что вы не все поняли. Сейчас я дам вам прочитать отрывок из дневника другого человека, ушедшего в океан. Я ведь не один такой. Уходят в океан и другие, правда, в отличие от меня, не насовсем. Впрочем, может быть, и я не насовсем. Дай бы Бог! Того звали Роберт Уиллис. Да, он погиб в океане. Кстати, именно русские подобрали его разбитую яхту. Незадолго до своей смерти он написал: «Человек часто ищет одиночества, чтобы разрешить Тайну Бытия, но неизбежно возвращается к людям. Смертный не может долго оставаться один, чтобы не потерять рассудок. Он нуждается в обществе себе подобных. Каждую секунду своей жизни он что-то получает от других людей и что-то им отдает. С момента появления человека происходил и происходит непрерывный обмен, который служит целью, связывающей всех людей воедино. Даже отшельник, укрывающийся, в пещере, не теряет этой связи, все его помыслы направлены к человеку. Чувствуя рядом присутствие другого, человек легче идет на смерть. Человек не может без людей, и если он когда-нибудь достигнет других планет, то и там скоро появятся ему подобные. В одиночестве человек не может найти спасения: нирвана — это прибежище слабых, Это я понял, находясь в океане, на пороге бесконечно-сти, может быть, на пороге вечности…» Видите, он уже готов был вернуться к людям, но не успел. В чем-то я согласен с ним. Но в чем мы разные? Он так и не понял океана, он так и не почувствовал полного единства с ним, потому его одиночество было безнадежно. И в то же время уже на берегу он, как и я, не мог жить спокойно, как другие. Так и метался между землей и океаном, между людьми и священным одиночеством. Может быть, в океане он лишь обманывал себя? А может, наоборот, я обманываю себя? А на самом деле я всю жизнь свою ищу человека? Вот расстанемся мы через несколько минут, но вы есть где-то — и мне уже легче. И когда-то, может, в самую трудную минуту, может, перед смертью, я вспомню вас, что вы обработали мою рану, а может, пытались врачевать душу мою, выслушав мою исповедь, что вам не безразлична моя судьба. Кто знает, может, здесь я даже ближе к людям, чем там, на берегу? Но все равно, если я доберусь до Франции, там я долго не задержусь. Дострою свою посудину и сразу же уйду в кругосветное плавание: непременно хочется обогнуть штормовой мыс Горн… Впрочем, не знаю, я порой сам не знаю,зачем начинаю ставить перед собой, подобно другим, чуть ли спортивные цели. Впрочем, сначала нужно добраться до Франции. — Я вижу, у вас даже нет радиостанции, — заметил странный пассажир. — Я принципиально ее не имею. Чтобы никто не переживал, если от меня вдруг долго не будет вестей. Чтобы никто не ждал от меня вестей! Чтобы никто не тревожился обо мне. Если между людьми нет истинной связи, зачем связь такого рода?! Можете смеяться надо мной, но знаете, к какому я пришел выводу в результате многолетней жизни в океане? Что океан хочет подчиниться человеку. Каждое его движение сопровождается контрдвижением в пользу человека. Я полагаю, что так и Земля. И ей хочется подчиниться человеку. А человек этого никак не может понять. Мне кажется, что он был задуман как ее заботливый добрый хозяин, Нет, не хозяин, для определения этого понятия, нужно другое слово, которое, видимо, боясь, что до конца нашей встречи уже не остается времени, я не сразу могу найти. А человек ведет себя на ней, как завоеватель, Но ведь даже завоеватель порой относится к завоеванному бережно, как уже к своему. А человек ведет себя на ней как бездумный завоеватель… Верите, я понял это только в океане, а на земле над этим почему-то не задумывался. Может, кому-то эта мысль покажется сумашедшей, но я все больше склоняюсь к тому, что сама Вселенная хочет подчиниться человеку. Может, для того он и был задуман? А может, эта, только на первый взгляд, сумашедшая мысль относится к смерти и вечности? Может быть, они тоже стремятся попасть под власть человека?.. Прощайте, вас ждут! – Одинокий моряк печально улыбнулся. — Спасибо вам!.. Подумайте над моими последними словами!.. — Простите, последний вопрос. Вот вы сказали, даже несколько раз повторили: человек был задуман… А кем, по вашему? Одинокий моряк усмехнулся: — Легче всего сказать, что господом Богом, Я знаю, что вы сейчас думаете обо мне, но из деликатности не решаетесь сказать. Что многие в подобном мне случае находят спасение, даже счастье, в служении Ему, в монашестве. Я знаю, что Он есть, но, скорее, умом, чем сердцем, и, может, потому не чувствую его участия \в своей судьбе. Может, потому и мечусь, что не чувствую его опоры. Может, именно в этом моя беда? Пытаться лужить ему в таком случае – врать ему и себе… А может, природа сама, исчерпав свои возможности эволюции, создала человека, чтобы он продолжил дело ее, а получилось, создала на свою беду?.. Не знаю… Прощайте!.. Еще раз огромное спасибо! – запрокинув голову, крикнул он вверх, капитану… Странный пассажир долго не уходил с кормы парохода, даже долго после того, как плот Одинокого моряка растворился в нечеткой полосе, разделяющей или, наоборот, соединяющей океан и небо… Через полгода в газетах промелькнуло сообщение, что Одинокого моряка 27 мая видели с греческого парохода севернее Азорских ос¬тровов. Маленькое судно, отчаянно борясь с волнами, медленно продвигалось на восток. А всего через месяц в газетах появилось другое сообщение, что португальские моряки на скалистом побережье острова Флориш нашли разбитое суденышко стран¬ной конструкции и обезображенный труп человека. В металлическом пенале, обнаруженном на его теле, были документы. По ним установили, что погибшего звали Рене Лекомб… Продолжение следует..
