— Нет, никогда и никаким образом ты не упрекнул меня этим. Это я сделала исключительно по своей воле. Это мое давнишнее желание. Я еще в детстве, живя рядом с церковью, часто заходила в нее, подолгу стояла на службе. Меня почему-то всегда тянуло в нее, хотя мои родители мусульмане. Я даже в Лионе пыталась покреститься. Нашла православный храм, но в тот день он почему-то был закрыт. А после того, как решилась позвонить тебе, решила, что сделаю это дома, в России. Почему я сделала именно сейчас? Я хотела, чтобы между нами не было больше никакой преграды. Согласись, что она все-таки была?
— А почему именно Серафима?
— Мне почему-то с детства нравилось это имя, Я в школе даже подруг просила меня называть Серафимой. А почему – не знаю. Мать однажды услышала и не то чтобы возмутилась, но очень удивилась.
— Она знает, что ты крестилась?
— Пока нет. Конечно, рано или поздно скажу ей об этом. По крайней мере, не сразу… Конечно, скажу… — Знаешь, — замялась она, — Я перед тобой виновата.
— В чем?
— Не спросив тебя, от твоего имени передала привет отцу Петру, который крестил меня. Я знала, что вы хорошо знакомы, и потому обратилась к нему.
— Ну, какая же это вина?! А почему ты мне ничего не сказала, когда собралась креститься?
— Я не знала, как ты к этому отнесешься. Точнее, боялась, что будешь задавать вопросы, которые задал сейчас. Ну и хотела, чтобы это было для тебя сюрпризом… А вина моя в том, что передав привет, сказала, что я из Франции. Он, видимо, решил, что я снова уезжаю во Францию, тороплюсь, и назначил крещенье вне очереди на ближайший четверг, хотя в этот день не должны были крестить. Я хотела пояснить ему, но его в это время позвали к телефону. А потом: мне хотелось как можно скорее.
На следующий день он позвонил отцу Петру чтобы поблагодарить.
— Если бы вы видели глаза вашей знакомой, как они сияли! Какая радость была в них! Она плакала от счастья. Получилось, что в этот день по оплошности в купели была ледяная вода, не подогрели, потому как в этот день по графику не должны были крестить, я ей сказал, что, может, перенесем на другой день. Она говорит: «Нет, батюшка, если можно, то сегодня, пусть это будет для меня первым испытанием». Такое далеко не у всех в глазах увидишь. Для меня это была большая радость…
И действительно: после ее крещенья между ними как бы пала последняя преграда, которой на самом деле уже давно не было. Он увидел ее как бы другими глазами, она стала ему еще ближе и дороже. Хоть она и говорила, что креститься было ее давнишним желанием, он чувствовал, что она сделала это и из-за него, чтобы еще больше скрепить их союз. И однажды ночью он как бы подвел итог, чтобы больше никогда не возвращаться к этой теме:
— Я тебе говорил, что давно живу как бы по инерции, просыпаясь с чувством, что лучше бы не просыпаться. Меня постоянно источала мысль, что не так жил, чувство бессмысленности дальнейшей жизни. Как и вообще своей жизни. Это произошло задолго до смерти жены, И, может, главное, что я никого после себя на свете не оставляю. Были женщины, которые пытались меня вытащить из этого состояния… Но каждый раз меня что-то останавливало, а потом сжигало чувство вины перед ними. И вдруг твой звонок, неожиданный и в то же время, как оказалось, к моему удивлению, так ожидаемый. Конечно, я никогда тебя не забывал, память о тебе никогда не оставляла меня, это как угли спрятавшиеся под пеплом, и я постоянно чувствовал перед тобой вину, и твой звонок был как ветер, вдруг раздувший эти угли, и теперь между нами не было никаких преград… Я никогда раньше не думал, не верил, не подозревал, что у тебя ко мне сколько-нибудь серьезное чувство, может, это меня тогда и останавливало. Помнишь, когда ты предложила жениться на тебе. И сейчас я не сразу поверил, что ты едешь ко мне или ко мне тоже. Отсюда нарочито шутливый тон моих писем. Я боялся обжечься. А потом ты ошеломила меня своим горячечным шепотом, словно в бреду, в моих объятьях, что всегда мечтала иметь от меня ребенка, похожего от меня. И я безоглядно поверил в счастье, когда спросил, способна ли ты еще рожать, а ты ответила, что да и что этот год, до окончания которого осталось всего три с половиной месяца, для зачатия самый благоприятный за последние 600 лет и что, может, потому ты больше не стала временить, а наоборот, поторопилась с приездом. И я все для себя решил. Во мне еще жила, до этого постепенно умирая от безнадежности, теперь уже, казалось, несбыточная мечта оставить после себя кого-нибудь на этом свете хоть в какое-то искупление своих грехов. Повторяю, я уже не верил в какой-то смысл своей жизни, мало того, я уже не верил в смысл жизни вообще, раз она для большинства сопровождается такими муками и таким страшным итогом, но раз природой или Богом зачем-то все это задумано, чтобы она цепочкой поколений продолжалась, значит, в этом есть какой-то высший неведомый нам смысл, и каждый должен исполнить это предназначение на Земле, и, скорее всего, это и есть главное предназначение человека на Земле, Каждый живущий на Земле должен не прерывать тянущуюся из поколения в поколение из глухой древности в неведомое будущее нить для каких-то неведомых высших, ясных только Богу целей, и одно из самых страшных преступлений человека на Земле: сознательно или полусознательно оборвать эту нить. Считая себя умным человеком, а на самом деле будучи полным идиотом, отравленным, правда, не по своей вине, в том числе атеизмом, который подспудно продолжает отравлять мне жизнь, от него так просто не избавишься, как, например, бросив партбилет на стол, я слишком поздно понял это. Главным для меня были мои книги: выше любви, хотя я, как и все мы, бумагомаратели, писал о любви, выше семьи. Не признаваясь себе в том, я жаждал славы…
