Собор почему-то оставил у него гнетущее чувство. Потрясали его размеры, архитектура, тончайшая резьба по камню, витражи, исполненные великими мастерами, но от всего этого, ему казалось, веяло холодом, словно во всем этом не было души, словно она ушла куда-то, и он не смог в нем долго находиться. Почему-то вся эта величественная красота угнетала его, прижимала душу к земле. Она пыталась что-то рассказывать о соборе, он не слушал, собор давил, подавлял его своей холодной совершенностью форм, своим холодным каменным величием, и он поскорее вышел наружу, оставив их с другом внутри. Смотрел на раскинувшийся внизу, до самого горизонта, гигантский мегаполис. Он знал, что Лион останется в его памяти огромным морем красных крыш. И почему-то именно здесь, над щумящим далеко внизу городом жуткое чувство одиночества как никогда снова схватило его за горло, что если он не создавал бы этим проблему свои спутникам, прежде всего, конечно, своему другу, Юрию, он, наверное, сейчас бросился бы со смотровой площадки вниз на острые камни.
То ли она почувствовала это, то ли просто к тому времени они с Юрием налюбовались убранством собора, она неожиданно подошла сзади и крепко взяла его за руку:
— Что с тобой?
Он промолчал, не поворачиваясь к ней.
— Давай я тебя сфотографирую на фоне Лиона, — потянулась она к его фотоаппарату.
— Нет, не хочу! — неожиданно резко ответил он, по-прежнему стоя к ней боком.
— Ты не хочешь, чтобы тебе что-то напоминало о Лионе?
— Может быть…
— Что ты еще, кроме памятника Экзюпери, хотел бы увидеть в Лионе?
— Ничего.
— В здешней картинной галерее полотна Дюрера, Ван-Дейка, Рубенса…
— Нет, не хочу, — не дал он ей договорить.
Она прикусила губу, чтобы не заплакать, но в это время из собора вышел его друг, Юрий, который ничего не заметил или сделал вид, что ничего не заметил, и они поехали к памятнику Антуану де Сент-Экзюпери. Лучше бы не ездить! Памятник был какой-то невзрачный, даже нелепый: высокий столб, на котором сидит, как бы помахивая, словно ребенок, ножками, маленький согнувшийся человечек, не поймешь, то ли в летном шлеме, то ли в детской шапочке с помпонами. Ему до слез стало жалко Антуана де Сент-Экзюпери, а еще больше самого себя.
Они смотрели снизу вверх на это нелепый памятник.
— « …ты всегда в ответе за всех, кого приручил», – снова задумчиво сказал Юрий.
Тайком от Юрия она еще крепе сжала его руку в своей теплой и мягкой руке…
— Я в свое время с удивлением узнала, — уже в машине, может, чтобы нарушить неловкое молчание, сказала она, — что лионцы, по крайней мере буржуа, высший свет до самого последнего времени недолюбливали Экзюпери…
— Почему? – почти одновременно спросили они с Юрием.
— Как они недолюбливали генерала де Голля. Им неплохо жилось и при немцах. Верхушка города были в основном вишисты, немцы их не очень-то обижали, а он своим поступком, даже уже будучи не годным по причине своих многочисленных ранений к летной службе, вступив в Сопротивление, а еще больше своими книгами испортил им благополучную жизнь…
На каком-то углу ближе к окраине города на пересечении с трамвайной линией она неожиданно, хотя какая тут неожиданность, они для того и ехали сюда, сказала:
— Вот и все… приехали… Вон мой трамвай меня дожидается.
— Но, может, все-таки довезем до дома? – стал настаивать не все знающий Юрий.
— Нет, — решительно она отклонила его предложение. — Там такое запутанное переплетение улиц. Потом вам трудно будет выбираться из города на основную магистраль.
Она трижды по-русски и крепко поцеловала его друга, Юрия, и торопливо, чуть коснувшись губами, ткнулась ему в щеку и побежала к трамваю. Видимо, ей не легко далось это непринужденное с виду прощание, потому как она попыталась заскочить в трамвай с другой стороны, где не было дверей, а трамвай терпеливо ждал ее, пока кто-то из трамвая не показал ей рукой, откуда надо заходить.
Всю обратную дорогу он с горечью недоумевал, почему при прощании она по родственному, по-христиански тройным поцелуем расцеловала его друга Юрия, с которым и познакомилась-то только сегодня утром, но совсем никак не поцеловала его?
Французско-швейцарскую границу они пересекали какой-то другой дорогой, переехав висячий мост над пропастью, где далеко внизу, наверное, метрах в ста шестидесяти, бежала себе, невидимая отсюда, небольшая речка, практически ручей, но за века прорывшая глубочайший каньон, заставляющий думать о краткотечности нашего бытия и в то же время о вечности. Он, свесившись с перил, завороженно смотрел вниз, пытаясь далеко внизу увидеть речку. Пропасть пугала и в то же время властно тянула. Может, почувствовав это, Юрий окликнул его…
