Было морозно и в то же время хмуро как-то и ветрено — промозгло, словом. Промозгло было и на душе. Андрей Калинин, опустив уши шапки, чего он сроду не делал, сгорбившись, тащился по улице и удивлялся самому себе: вроде бы ходил по этой улице тысячи раз, а словно бы видел ее не то чтобы впервые, а черт знает как — сразу и не объяснишь.
А все дело в том, что смотрел он теперь на мир глазами человека, которому вдруг стали ясны горизонты. До этого как жил: за тридцать пять перевалило, а все казалось, что все еще впереди, что он только еще начинает жить, так сказать, набирает разбег, а как вот смерть мимоходом неожиданно постучала в дверь — пока не всерьез, пока предупредила только, — и сразу открылись горизонты, и такие они были ясные и холодные, как закат перед первым настоящим заморозком, — что жизнь-то, оказывается, уже прожита, а казалось, что все еще впереди…
Конечно, живут подолгу и после микроинфарктов, но надеяться, что ты попадешь в число этих счастливчиков, — это все-таки надо быть идеалистом.
С такими вот очень ясными и трезвыми мыслями шел Калинин по родному городу и вдруг столкнулся — бог ты мой! — с Журавлевым! Калинин не видел его лет пятнадцать, ну да, со студенческого времени. Калинин даже сам не знал, обрадовался он или не обрадовался этой встрече, Пожалуй, все-таки обрадовался, если учесть, что сейчас ему в тягость были любые встречи со знакомыми, больше всего раздражал вопрос «Ну как дела?» или «Ну как поживаешь?». И если ты пытаешься рассказать, как на самом деле живешь, то вдруг видишь, что твоего собеседника это нисколько не интересует, он уже забыл о своем вопросе, и говорит совсем о другом, и спросил лишь потому, что так принято — не молчать же при встрече. А ты так глупо попался на удочку, и вам обоим неловко, и вы торопитесь разбежаться.
Калинин, скорее, все-таки обрадовался, потому что Журавлев был какой-то очень обыкновенный, домашний, мягко улыбающийся, в помятой шапке и далеко не в новом пальто — Калинин сразу узнал его, хотя не видел столько лет и хотя перед ним сейчас стоял вроде бы вовсе не Журавлев, потому что тот Журавлев, в молодости, был не просто себе на уме, но и гордецом, его взгляд всегда был где-то в будущем, по крайней мере с Калининым при встрече он лишь холодно и учтиво раскланивался. И Калинин не то чтобы недолюбливал Журавлева, скорее, может, завидовал ему: высокий, красивый, девки так и мерли по нему, талантливый композитор, в консерватории говорили о нем как о восходящей звезде. К тому же он писал стихи, и не какие-нибудь, какими в молодости все грешили, а их печатали серьезные журналы, о них всерьез говорили серьезные критики. А завидовать Журавлеву или недолюбливать его у Калинина были основания: они ухаживали за одной девушкой — хрупкой балериной с большущими глазами.
Калинин, наверное, все-таки обрадовался, потому что Журавлев так радостно улыбался ему, так горячо тряс его руку, и радость Журавлева была так неподдельна, что Калинин тоже радостно заулыбался.
Калинин за эти годы ничего не слышал о Журавлеве. Только однажды, вспомнив с грустной улыбкой свою несостоявшуюся любовь, подумал: а почему ничего не слышно о Журавлеве — некоторые бездари и те известными стали? И даже при случае спросил знакомого пианиста, но тот лишь пожал плечами.
И вот Журавлев стоял перед Калининым: немного располневший, улыбающийся.
— Ну, как ты живешь? — задал он дежурный вопрос, не отпуская руки Калинина.
— Всяко, — сразу спрятавшись в свою скорлупу, неопределенно ответил Калинин.
— Читал. Читаю иногда твои статьи. Слежу. Молодец, думаю, добился своего. А как здоровье твое?
И тут Калинин почувствовал, что его начинает прижимать, неужели расстройство кишечника, с чего бы?
Калинин думал: перебросимся сейчас любезностями и разбежимся, но Журавлев все не отпускал его руки.
— Очень рад тебя видеть. — Журавлев, казалось, даже светился при этом. — Ты как-то запомнился мне. Все были какие-то… — Он долго не находил подходящего определения. — Серые, что ли. Или беспросветные зубрилы, или, наоборот, шалопаи-пустомели. А ты чем-то отличался: тебе было наплевать, что о тебе думают. Резкий, колючий, какой-то замкнутый… Словом, настоящий. Я сразу, как впервые встретил тебя там, — легким наклоном головы нажал он на «там», — подумал: вот в нем кроется какая-то целеустремленная сила, вот с ним, наверное, надежно. Жалко, что мы не сошлись с тобой тогда… Ну а здоровье как, ты не ответил? У тебя должно быть хорошим, ведь ты спортом занимался.
— Да вот только на днях из больницы вышел, — вдруг повалилось из Калинина. — Микроинфаркт. — Калинин как-то уже ловил себя на том, что ему приятно рассказывать о своих бедах и болезнях, что ему уже начинает нравиться, когда его жалеют.
