Михаил Чванов

Повесть «У перевала»

— А какой разговор состоялся у вас после того, как два инструктора сходили на приют Восточный и убедились, что двадцать третья туда не вернулась, больше того — что случилась беда?

— Он опять отозвал меня в сторону и предупредил: кто спросит, говорить, что я вернулся с Родникового на базу не сразу после полудня, а вечером, только поздно вечером…

 

Не сразу следователю удалось поговорить с инструктором двадцать четвертой группы, студентом-третьекурсником педагогического института Андреем Савченко, тот явно избегал встречи.

— В вашей группе были больные? — спросил следователь.

— Нет.

— В вашей группе у балагана пастухов сложилась какая-ни­будь критическая ситуация?

— Нет.

— Ни у кого из туристов вашей группы не возникло желания помочь терпящим бедствие?

Савченко на какое-то время замялся.

— Туристам такого распоряжения не давалось, — наконец сказал он.

— Вы ушли от моего вопроса. Были желающие помочь пострадавшим?

— Но тогда бы разбилась группа. А этого нельзя было допустить.

— Вы опять ушли от ответа.

— Были. Но нельзя было нарушать дисциплину.

— Вы не только не пошли на помощь, но даже не оставили терпящим бедствие медаптечку, теплые вещи, продукты…

— У нас попросили только спирт. Если бы нас попросили продукты, мы не отказали бы.

— А кто вас должен был просить? — усмехнулся следователь.

Савченко лишь пожал плечами:

— Не знаю.

Следователя поразили это ни к чему но обязывающее пожимание плечами и «не знаю». Точно так же в свое время отреагировал на его вопрос инструктор двадцать второй группы, студент Юрий Бурляев.

— Почему вы, никого не предупредив в балагане, повернули назад? — спросил следователь у другого инструктора двадцать четвертой группы, Любы Тарабукиной.

— Пастухи сказали, что пути на Родниковый нет.

— Почему вы не помогли терпящим бедствие?

— У них были свои инструкторы. Мы несли ответственность за свою группу. Благодаря правильно принятому решению у нас обошлось без жертв, — глядя в сторону, ответила она.

— Но люди попали в беду. Они нуждались в вашей помощи.

— Мы должны были думать о своей группе. Мы отвечали за свою группу, и у нас обошлось без жертв, — заученно твердила она.

— Но почему иначе думала Козьмина?

— У нее на то были личные мотивы, — усмехнулась Тарабукина.

— Что за личные мотивы? — не понял следователь.

— Ну, как вам объяснить, — замялась Тарабукина. — Из-за Сашки Сафронова. У них вроде романа, что ли. Записки друг другу на привалах в камнях оставляли.

— Но почему вы не сообщили о беде на турбазу после того, как вернулись на Восточный?

— Устали, намучились в снегу, нужно было готовить для группы горячий ужин, чтобы не простыли. Люди долго не ели и вообще переохладились.

— А вверху-то люди гибли?

— Мы несли ответственность за свою группу, — упрямо твердила она.

— Хорошо, вы пока свободны, — сухо отпустил ее следователь.

С ней все было ясно. Она уже у кого-то проинструктировалась, как себя вести, она уже знала о полной своей безнаказанности и теперь долдонила одно и то же. Небось у какого-нибудь адвоката уже побывала, грустно подумал следователь. Тот научил, как вести себя. И это дает ей право чувствовать себя морально правой.

Следователь недолюбливал адвокатов. И обвинить его в предвзятости было трудно, потому что он сам многие годы работал адвокатом. Он понимал необходимость этой профессии, но не мог смириться с ее раздвоенностью. Тут был какой-то тупик. Адвокатура, родившаяся как элемент гуманности в суде, несла в себе одновременно и элемент, как это точнее сказать… Он обычно старался не думать об этом, не его это дело, но э т о — все годы, пока он работал адвокатом, — не выходило из головы, по этой причине у него постоянно были нелады с совестью, только по этой причине он ушел из адвокатов. Это ощущение раздвоенности он стал испытывать меньше, работая следователем. Здесь он всегда поступал, как требовал закон и как требовала его совесть, а их требования сходились, и потому чувствовал правомерность своего дела.

Как тут ни умствуй, какими высшими принципами тут ни руководствуйся, адвокату, хочет он этого или не хочет, в согласии со своей совестью или нет, приходится выгораживать любого преступника, любого виноватого. Даже, может, не это больше было против его сути, а то, что само существование института адвокатуры дает виноватому моральное право снимать с себя любую вину, не говоря уже о том, что далеко не все адвокаты и не всегда кристально чисты совестью. Ведь работа адвоката, как это ни парадоксально, красна только выигранными делами. Известен тот адвокат, который выигрывает любое дело. Которое, может, нельзя выигрывать. А это разве не безнравственно?

Виноватый (следователь не любил слова «преступник» хотя бы, по его мнению, из-за терминологической неточности, потому что далеко не всегда преступить закон значит быть виноватым перед законом совести, которую следователь считал высшим судом, ибо нет законов, предусматривающих все мелочи нашего сложного бытия, и не всегда явно виноватый перед законом совести считается преступником) сокрушен тяжестью неминуемого наказания (если, конечно, он еще не потерял всего человеческого, если он еще совершенно не потерял чувства вины), мозг с гигантским напряжением занят переосмыслением жизни, осмыслением совершенного, в конце концов — раскаянием, его давит бремя вины, но тут приходит адвокат, и потрясенная, напряженная до предела психика виноватого не выдерживает. И происходит мгновенная деформация совести: раз пришел адвокат — а он ведь тоже на службе закона! — значит, у этого дела есть и вторая сторона, значит, были объективные причины для моего преступления, о которых, может, я и сам не догадываюсь, значит, не так уж я и виноват, значит, я не виноват! Все зависит от того, как на это дело взглянуть. И святое чувство вины патологически замещается стремлением во что бы то ни стало выкрутиться: все зависит от того, сумею ли я выкрутиться. Если выкручусь, значит, не виноват, просто затянули, просто слабый адвокат. Значит, все дело только в адвокате. Сильный он или слабый. Хочет он выиграть это дело или не хочет.

6 комментариев

  1. Очень хорошо расписано. Рекомендуется всем, особенно многим коммерческим клубам, водящим «караваны». И главная причина прослеживается, но так и не раскрыта, почему же помощи не было…

  2. Сильная повесть. До прочтения, смотря на годы был как бы равнодушен, мыл давно это было, в другой стране, другие люди, но т.к. собираюсь на 30-й решил для профилактики прочитать. В итоге чуть не орал при прочтении и слезы наворачивались, и ощущение что это всё вчера было(
    Люди оставайтесь людьми!
    Судить конечно сложно, правильнее делать выводы на будущее.

  3. Очень давно, в другой стране, с другими людьми участвовал в тяжелых спасработах. Группа была спортивная, не коммерческая. Но пострадавшего я едва знал. И у меня, пожалуй, не было особого сострадания. Наверно, даже совсем не было. Скорее, было именно равнодушие. При этом было абсолютное понимание, что мы должны вытащить парня. Правда, жизнью мы не рисковали, только здоровьем, просто была очень тяжелая многодневная работа. Никаких сомнений в необходимости этой работы ни у кого не возникало. Думаю, что и риск для жизни не особо бы повлиял на общий настрой.
    Парня вытащили.
    Так что думаю, дело не в равнодушии, а в зашитых в мозг установках, как правильно, и как неправильно.

  4. Написано здорово,так что становится страшно до чертиков .В походах всякое бывало, но всегда знаешь с кем идёшь,и что с собой тащишь…я всегда был за доктора хотя медицинского образования не имею ,но тащил с собой всё что считал нужным. И конечно подготовка, все готовились к походу…ибо мы ходили туда откуда можно не вернутся, вообще…

  5. Тронуло до слез, хожу Акту, к Белухе и к Кайласу. Ситуации разные бывали, горы и природа, я считаю, выявляют то, какая у человека сердцевина. Маски спадают, шелуха облетает… слушать надо свое сердце, свою душу-тебе с ними потом жить… или нежить. Благодарю за сильное произведение Автора

Leave a Comment

Ваш адрес email не будет опубликован.

Top