Повесть «Лестница в небо»

Но парни из геологоразведки долго не задерживаются у нас. Немного отогревшись и обсохнув, они торопятся дальше, чтобы поскорее выбраться к первой дороге.

Тогда дежурный выносит из избушки письма. Какой-нибудь бородач бережно завернет их в целлофановый пакет вместе со своими документами и упрячет в самый надежный карман.

Так мы отправляем письма. А обратной почты нет.

Только трое из всех не пишут письма. Это — я, Толя и Рудик. Просто нам некому писать.

И опять тянемся за облаками. Еще сильнее свищет ветер, еще отчаяннее рвет листья. И опять впереди сутулой фигурой маячит Степаныч, чтобы на очередном привале снова сказать:

— Ну, пошли, ребята. Еще немного осталось. А то уже солнце заходит.

Наконец последний поворот — и пропасть. И как раз кончаются последние силы, словно они были отчислены нам точной мерой. Последние метры, и больше ни шагу — хоть убей. А было бы еще десять километров, так и тянулись бы, наверно, и дошли бы, конечно, и опять казалось бы, что больше не сделать ни шагу. Солнце уже завалилось за хребты, и только в высоком небе было еще светло. Приползший из ущелий сумрак не мог охладить разгоряченное тело. Чтобы хоть немного отбить голод и противную тошноту, жую ветку полыни и снова слышу сквозь оглушительный стук в ушах:

— Вставайте, ребята.  Теперь уже совсем немного осталось. Иначе до утра не дойдем.

Складываем в кусты снаряжение и несколько минут стоим над холодным зевом пропасти. Через два дня — спуск. Но сейчас об этом не хочется даже думать, сейчас только скорее бы дойти до избушки и — спать, спать, спать.

Тропа теперь вьется по густому и темному лесу и поэтому никогда не просыхает, вымокнув однажды от затяжных моросящих дождей. Под ногами сонно хлюпают лужи, во влажном сумраке гаснут последние краски.

Идем размеренно и быстро. В ногу. Как солдаты. Потому что стоит немного замедлить шаг — сразу волной навалится усталость. А если чуть присесть — больше не встать. Не хочется ни о чем говорить, не хочется даже ни о чем думать — лучше просто идти и идти, вслушиваясь в гул уставших ног и в хлюпанье темной воды под ногами, всматриваться в темноту, отыскивая, как звезду, маленький огонек в долине, чувствовать, что рядом с тобой и позади идут твои товарищи, а впереди тебя ждут костер, горячий чай, мысли, шум переката…

Так, наверное, и нужно жить: работать, знать, что без тебя здесь не обойдутся, вслушиваться в трепет листьев, ждать письма, кого-то ждать.

Но где-то там, вверху, над всем этим: над шелестящей листвой, над Колиными письмами, над тобой, надо мной, над спящими городами висят самолеты, готовые обрушить свой страшный груз и превратить в ядовитый пепел и мерцающие огоньки в долинах, и сумеречные лужи с холодными тусклыми листьями.

Эта мысль не дает мне покоя.

Все это до того нелепо, что иногда думаешь, не сон ли,  и ощупываешь себя. И лишний раз убеждаешься: нет, не сон.

И порой начинает казаться, что во всем нет смысла: и в моей работе, и в этом ветре, и в моей памяти о тебе, и надо все бросить и броситься в траву…

Из темного леса тропа выпуталась на небольшую поляну с крупными звездами над ней и неожиданно нырнула в узкое и крутое ущелье. Ноги заскользили по влажным от росы плитам, стали разъезжаться па осыпях, попадать в не видимые в темноте щели. И, чтобы не упасть лицом в камни, приходилось садиться на холодные плиты и ждать, пока немного не утихнет дрожь в ослабевших ногах.

У избушки нас встретил Боря. Сонно шумел в темноте перекат, ухал филин на тускло белеющих скалах.

— Письма отправил? — спросил Аксенов.

— Нет, никто в эти дни не проплывал.

Бобров пошел к реке умываться и не вернулся. Подождав еще немного, я взял фонарь и спустился к воде. В лодке на кормовой банке рядом с разложенными на доске мыльницей, зубной щеткой и пастой, уткнувшись лбом в борт, сидел Бобров и спал. Неясная улыбка бродила на его губах. Я не решился его будить. Позвал Володю, и мы осторожно перенесли его в избушку.

В полночь пошел дождь. Сначала он неуверенно ронял на крышу редкие капли, потом перешел в ровный шепот. Застенчивое пламя свечи трепетало на подоконнике, и его отражение, как огонек далекого костра, качалось в окне.

Я засыпал и думал, что утром надо будет встать пораньше и до завтрака успеть сплавать на другой берег за дровами.

* * *