Повесть «Лестница в небо»

Я никогда не смогу забыть этот штурм и потому, что тогда струсил. Конечно, я должен был пойти в пропасть первым, но под каким-то предлогом отдал это сделать Боброву, а потом всю ночь не мог уснуть. Помню, как восемь часов подряд в пропасти висел Бобров, пытаясь распутать сбившуюся при спуске в ком лестницу и очищая уступы от живых камней. Он был уже в каком-то десятке метров от дна колодца, но Степаныч приказал ему подняться наверх, потому что Бобров вымотался до предела. Бобров подчинился приказу, но весь год не мог простить себе того, что не первым шагнул на зернистый панцирь ледника, на котором еще никто никогда не был.

Помню, как так и не распутанный Бобровым ком подо мной неожиданно распутался, и я вместе с лестницей полетел вниз. Но тут же меня сильно рвануло обратно, лестница завизжала от напряжения, меня бросило куда-то в сторону, в другую, с размаху ударило в стену… Судорожно вцепившись в перекладины и втянув голову в плечи, вслушивался в свистящий мимо меня камнепад. Один из камней ударил в лестницу где-то выше меня. Лестница вся содрогнулась, словно в предсмертной судороге, меня опять куда-то рвануло, взорвавшийся камень десятком осколков больно хлестнул по каске, по спине, по ногам.

… Поскрипывал на огороде колодезный журавль. И вода, переливаясь через края бадьи, по стенкам колодца звенела вниз. Обжигая студеной водой босые ноги, несу ведро между грядок…

Открыл глаза. Медленно поскрипывала, словно всхлипывала, надорванная лестница. Звенела капель. В черную пустоту мимо меня плыли хлопья мха. Я осторожно запрокинул голову: чуть выше меня, позванивая, покачивались четыре перерубленные камнем перекладины.

Неужели и один из тросов где-нибудь перебит? Нервная лихорадка била меня все сильней, я боялся пошевелиться, не говоря уже о том, чтобы продолжать спуск. Мне казалось, что тогда надорванная лестница сразу лопнет.

Ужас отобрал последние силы. Меня выволокли наверх на страховочной веревке.

Торопливо на четвереньках отполз от обрыва. Сбросил веревку. Отошел еще дальше. Я боялся, что сейчас весь уступ вместе с деревьями и нашей лебедкой обрушится вниз…

Лежал в теплой траве и еще долго не мог прийти в себя. Дал себе слово, что больше даже близко не подойду к краю пропасти. Но уже на другой день, чуть не теряя сознание от ужаса, снова шагнул за холодный обрыв.

Я помню, как этого ледника наконец достиг Володя — и у нас был большой праздник. Как раз начался обложной дождь, мы сидели под навесом скалы около пропасти и грязными руками черпали из ведра холодную и пригоревшую рисовую кашу. Ложки забыли в избушке. И всегда серьезный Степаныч счастливо улыбался. Он нетерпим к любой грязи и долго не решался приступить к еде подобным образом, но голод есть голод, в конце концов он крякнул, засучил рукава и запустил свою жилистую, черную от земли руку в ведро.

Потом было много штурмов, было много побед, но эта победа, может быть, самая наивная, останется для нас самой большой. Тогда мы впервые связали свои судьбы одной веревкой.

…Я начинаю готовиться к спуску. Я волнуюсь еще больше. Потому что для меня это почти священный ритуал.

Теплые брюки. Толстый шерстяной свитер. Шерстяные носки.

Неторопливая и строгая последовательность. Она совсем не обязательна, но она ничего не дает забыть, а поэтому спасает нас  от случайностей.

…Грубые штормовые брюки с толстыми брезентовыми заплатами на коленях. Тяжелые горные ботинки Штормовая куртка из брезента помягче.

К ней особое уважение. Надеваю ее с таким чувством, с каким, наверное, короли надевают свою мантию.

Одеваюсь медленно. Даже слишком медленно. Словно стараюсь растянуть эти волнующие минуты. И тело постепенно наливается медленной и радостной силой.

… Каска, вся в царапинах. Широкий и тугой ремень. На нем большой нож, компас и аккумулятор налобного фонаря.

Теперь проверить, все ли на месте: запасной карманный фонарь, три свечи, спички в гильзе, залитой парафином, медаптечка, записная книжка. И самое последнее, самое волнующее — затягиваю на груди узел обвязки. Этот конец веревки я потяну за собой в пропасть, на другом, широко расставив ноги, останутся ребята, а с ними небо и шорох жухнущей травы.

\                                     *   *   *

Как только шагнул за обрыв и почувствовал за плечами упругую струну веревки, тревожное волнение сразу же сменилось спокойствием.

Лестница скрипит, медленно вращается из стороны в сторону: то висишь в середине колодца, то оказываешься плотно прижатым к сырой и холодной стене.

Мимо меня медленно проплывают зеленые мхи, темные дыры гротов, полусгнивший ствол березы, застрявший на одном из уступов, гигантские черные трещины, прорезавшие толщи известняка, языки серого льда, с них сочится вода. И, вслушиваясь в звенящий шорох капель, в шорох тумана, поднимающегося из нижнего, совсем обледенелого колодца, в напряженный шорох известняковых толщ, в грозный шорох невидимого внизу потока, я снова проникаюсь к пропасти великим и волнующим уважением.