Повесть «Лестница в небо»

Пустота бросается из стороны в сторону, вверх, вниз — словно старается убежать от настигающего луча света, за каждым поворотом грозит оборваться тупиком, но луч фонаря неутомимо гонит ее все дальше, заставляя беспорядочно метаться в поисках мрака и тишины.

Но вдруг луч беспомощно повис над обрывом. Это снова нам путь преградил колодец. Опять по нему звенел ручей и из пустого зева поднимался сырой и холодный туман.

Но на сегодня хватит. Надо возвращаться. Сразу наваливается усталость. Кое-как добираемся до «Эвереста». Устраиваем привал. Фонари еле светят, но запасные батареи пока не трогаем.

И снова карабкаемся по глине, потом по россыпям гигантских глыб. Через несколько часов выходим к лестнице. Задрав головы, молча смотрим в серый кусочек неба. Значит, уже утро.

— Какая погода? — кричу на. Землю.

— Только  что  взошло  солнце.     Ночью  был  небольшой дождь.

* * *

Самое лучшее время, пожалуй, когда над нашей поляной повисают сумерки. Мы только что вернулись с работы, ноги натруженно гудят, в плечах приятная усталость, и не можешь надышаться густым земным воздухом. На крутом берегу — костер. В избушке в это время зажигают свечу, ее слабый язычок колеблется в желтом сумраке тишины. Посвистывая крыльями, к дальнему плесу, огибая нас стороной, тянутся утки. Сонно шумит перекат. Чай обычно завариваем душицей, которой на нашей поляне очень много. Душица уже начинает отцветать, лиловые лепестки сыплются на тропинку, по которой мы уходим к пропасти.

У нас только плохо с дровами. Весь сухостой сожгли еще в прошлом году. Теперь за дровами приходится плавать на другой берег или спускаться вниз по течению за скалы.

С каждым днем все чаще и чаще по крыше принимается шуршать дождь, торопит нас, напоминая о приближающейся осени. В некоторых местах крыша прохудилась, починить ее не хватает времени, и редкие крупные капли задумчиво стучат по нарам.

В ожидании ужина Степаныч выходит на прогулку. Натягивает высокие резиновые сапоги. Берет зонтик, который бог весть как попал к нам в избушку. Сырые хребты наглухо затянуты облаками, Клубится туман над перекатом, дым костра низко стелется над рекой.

Степаныч в грязной мятой шляпе и пиджаке, который во всю спину разошелся по шву, медленно и важно, по крайней мере как по Невскому проспекту или Монмартру, небрежно вращая над головой зонтиком, уходит по берегу к скалам. Что-то напевает себе под нос, возвращается уже в густых сумерках, весь вымокший, но довольный.

После ужина поленницей накладываем в костер толстые витые чурбаки. Костер натуженно сопит, потом начинает весело гудеть. Утром снова рано вставать, но мы рассаживаемся вокруг костра на чурбаках или прямо на земле на штормовках,  и постепенно проходит усталость, спокойствие дождливых лесов нисходит на душу, и мы становимся еще ближе друг другу.

В полночь звезды, промытые студеным воздухом, становятся совсем яркими. В смутно сверкающих скалах начинает кричать филин. Тогда складываем шипящие головешки в середину засыпающего костра, поеживаясь от холода, уходим спать.

*   *   *

Снова подъем на рассвете. Снова крутой тропой по ущелью тянемся к перевалу. Жгучая роса быстро разгоняет сон. Опять уходим в глубь Земли — солнце чуть поднялось над сырыми полянами.

Нас четверо. Мы — штурмовая группа. Наша задача — прокладывать дороги остальным: навешивать лестницы в колодцах и на обрывах, устраивать переправы через щели и подземные реки.

За нами идут топографы. У топографов уже настоящая работа. У нас стремительный бросок: пройти как можно больше, выдохнуться до предела — и назад, к солнцу. У них же — изнурительный труд. День за днем медленно тянуть нить геодезического хода — иногда всего несколько десятков метров в день. Мы, — из штурмовой группы — идем вслепую, в глубинах Земли почти невозможно ориентироваться, пещера мечется из стороны в сторону, скручивается спиралью, и мы, как на волшебников, смотрим на топографов, на ниточки геодезических ходов, вьющихся на их планшетах.

С каждым днем уходим все дальше в глубь Земли. И с каждым днем проходим все меньше. Потому что прежде, чем шагнуть в неизведанное, каждый раз приходится повторять вчера пройденное. Скоро, видимо, придется разбивать стационарный подземный лагерь.

Вчера под ногами впервые появилась жижа. Пришлось залезать в сапоги, и густое чавканье разносится теперь по пещере. Особенно много неприятностей грязь приносит опять-таки топографам. И все дальше, разветвляясь, а иногда снова соединяясь, тянутся под землей цепочки геодезических знаков: 401, 402, 403, … 505, 506, … 987, 988…

Каждая «точка» — маленький осиновый колышек, воткнутый в глину или зажатый между камнями, — кусочек твоей жизни. Топографическая съемка и на Земле — нелегкое дело, особенно в горах, в глубинах же Земли она превращается в настоящую пытку. Сколько нужно труда, чтобы установить теодолит на крутом и скользком склоне! А потом! Нужно подсветить одну шкалу теодолита, другую и так называемую «точку». Нужно осветить тетрадь, чтобы записать очередной отсчет. А рук всего две. В некоторых же местах теодолит установить просто невозможно, тогда ведем съемку горной буссолью. Мерная лента постоянно застревает в щелях, обрастает грязью, то и дело приходится замерзшими руками счищать с нее глину, чтобы прочесть цифру на шкале. Расстояние между «точками» на Земле обычно измеряется десятками, а то и сотнями метров, в глубинах же Земли это чаще всего пять-шесть метров. А иногда следующая «точка» находится на дне колодца. Тогда приходится несколько часов убивать только на то, чтобы добраться до нее.