Повесть «Лестница в небо»

За топографами идут геоморфологи. Нити ходов обрастают деталями. Геоморфологов интересует все: породы, слагающие пропасть, толщина пластов, угол их падения, трещиноватость, натечные образования, их распространенность, форма, цвет, объем, расстояние от стен отдельных каменных глыб…

И так изо дня в день. Ошибается тот, кто думает, что спелеология — сплошной романтический риск, головокружительные спуски. Вес это, конечно, есть. Но это лишь одна сторона спелеологии, может быть, парадная. Это только начало ее, дальше нас ждет каторжная работа.

Конечно же, приятно готовиться к спуску: последние минуты торжественного волнения, рукопожатия оставшихся на Земле, первый шаг в бездну. Но это только один единственный праздничный день в экспедиции. Да и то очень редко, когда он бывает таким торжественным. За ним следует многосуточный изнурительный штурм, в котором ничто заранее невозможно предугадать. А после него, уставший, мокрый, простывший, ты не имеешь права отдохнуть, пока из пропасти не поднимут последний рюкзак и не поднимется последний товарищ.

А сколько снаряжения накапливается в пропасти за время работы! Чтобы его вытащить, иногда приходится убить несколько дней. Веревка врезается в ладони, спина онемела. Никакой романтики, просто с утра до вечера нужно таскать по узким щелям и колодцам грязные рюкзаки, просто с утра до вечера нужно тянуть веревку, как тянули свою лямку бурлаки: сырые палатки, рюкзаки с одеждой, рюкзаки с образцами, мешки с бутылками воды — из рек, из озер, с ледника. Все это нужно тщательно упаковать, чтобы не раздавить. Мешки с лодками, мешки с примусами, фонарями, сотни метров и килограммов лестниц и веревок. Все это цепляется за уступы, застревает.

Потом надо вытаскивать основную лестницу из последнего стометрового колодца. Если просто тянуть вверх — ее никогда не вытащить. Нужно привязывать к нижнему концу веревку, перетаскивать другой конец ее на противоположную сторону пропасти и тащить за него. Перекладины цепляются за уступы. Приходится на веревке спускаться к ним, а через десяток перекладин лестница застревает снова. А постоянно сидеть на  этом уступе нельзя, на тебя может обрушиться камнепад. Потом эту накопившуюся промозглую кучу снаряжения нужно через перевал перетаскивать к реке. Потом все это нужно очистить от грязи, от глины, перестирать .Потом нужно рубить плоты. Потом… Сколько еще будет таких «потом», чтобы, в конце концов, вернувшись в город, снова почувствовать, что тебе чего-то не хватает.

Степаныч с Борей сейчас ведут геоморфологическое описание западных галерей. Каждый день, прежде чем приступить к работе, им приходится пройти около двухсот метров узких глинистых ходов, потом спуститься по двадцатиметровой грязной лестнице, потом спуск по ледяному желобу, рискуя улететь в щель. Потом узкий и низкий лаз, который можно преодолеть только ползком, а по дну его бежит небольшой ручей. И каждый раз приходится раздеваться, потому что в гидрокомбинезоне в этот лаз не протиснуться. Они складывают одежду в полиэтиленовый мешок, ложатся голыми в ледяную воду и ползут, обдираясь об острые камни.

*  *   *

Рудик:

— Володя,   что   это   за  камень?

— Где ты его взял?

— Торчал в стене, в желобе. Когда спускался, распорол об него комбинезон.

— Это окаменевший моллюск. Он жил дна с половиной миллиона лет назад.

— Два с половиной миллиона лет назад? — Рудик задумчиво перекладывает камень из руки в руку.

— Да, можно увидеть  в  этом  окаменевшем моллюске просто камень, о который распорол комбинезон, и это правда. Но можно в нем увидеть и живой организм, который жил на Земле два с половиной миллиона лет назад. Кто знает, может, камни потому и рвут нашу одежду, что хотят лишний раз напомнить, что когда-то они тоже были живыми… Если пошел с нами, хочешь не хочешь, придется привыкать думать такими вот временными категориями. Это, может, самое парадоксальное и самое тяжелое в нашей работе: живешь   каких-нибудь  шестьдесят — семьдесят лет, от  силы – восемьдесят — девяносто, а в работе постоянно приходится сталкиваться с такими временными категориями, как сотни тысяч и миллионы лет. После этого на все начинаешь смотреть несколько иначе… Ведь, в конце концов, все зависит от того, как смотреть, а не на что смотреть. Миллионы людей и школе изучали глобус. Тысячи из этих миллионов рассматривали этот глобус более внимательно, но только один из  них, потому что смотрел на него несколько иначе, как бы со стороны, из Вселенной, обратил внимание на то, что  береговые  линии материков Европы и Африки с одной стороны Атлантического океана и обеих Америк с другой — при наложении совпадают.  Оказалось, что  все материки в прошлом составляли единый континент, который по неведомым  пока нам причинам впоследствии раскололся, и мы — со своими проблемами,  бедами и радостями,  войнами  и границами — не кто иные, как вечные плотогоны, дрейфующие на своих материках, словно на льдинах. То есть, может быть, Земля расширяется, и материки расползаются по ней, как рисунки на надуваемом детском резиновом шаре.