Повесть «Лестница в небо»

— Володя! — осторожно трону за плечо.

— Что?

— Вставай.

— Не вернулись?

— Нет.

— Коля!

— Что?

— Не вернулись.

— Толя!

— Ага.

— Поднимайся. Не вернулись…

…Беру фонарь, переваливаюсь через край, свечу на нижние нары и облегченно вздыхаю: на них спокойно храпит Боря. Значит, вернулись.

Несколько минут смотрю в светлеющее окно, где в холодном тумане плыли вниз по реке хлопья пены, с захватывающей горло теплотой прислушиваюсь к дыханию ребят и закрываю глаза.

*   *   *

Стоим посреди промозглого угрюмого зала. Около стены друг на друге шесть измазанных в жидкой глине рюкзаков. Это оборудование подземного лагеря. Остальное — продукты, освещение, приборы — принесет завтра идущая следом вспомогательная группа.

С этими рюкзаками мы вконец вымотались. Ведь только одних колодцев с десяток, а еще крутые скользкие спуски, озера, узкие щели.

Пропитанные до костей студеной грязью, сбились в кучу посредине зала и боимся шелохнуться: мокрая одежда леденит тело. Усталость валит с ног, но даже негде присесть, единственная сухая площадка занята рюкзаками. К стене не прислониться — стены покрыты противной белой слизью.

Вспоминается наша уютная избушка на берегу реки. Костер… И от этого еще более противен мертвый перезвон капель.

— Ну что, ребята, нечего тянуть время. Лучше места все равно не найти, — говорит Степаныч. — Пока в пропасти это самое теплое место. Термометру надо верить. Будем обживать.

Обжигаясь мокрой и холодной одеждой, на единственной сухой площадке в углу галереи ставим палатки. Вдоль стены к недалекому колодцу прокапываем водоотводные канавки. Аксенов разжигает примусы. Хлюпая сапогами, идет к озеру за водой. И, к нашему удивлению, с каждой минутой зал становится все уютней. И вроде бы даже теплей. И не такой он уж мрачный, как казалось сначала. И здесь можно жить.

*   *   *

В четыре часа мы уже зажигали керосиновые лампы, и невольно казалось, что лето кончилось навсегда и Земля уходит все дальше в глухие туманы, в неуютную темень и стужу.

Константин Паустовский

В нашем лагере всегда ночь. А лагерь — три палатки в боковом тупике за «Эверестом». Три маленькие палатки, затерянные в хаосе вечного мрака где-то на четвертом километре от Земли. И не просто четыре километра, а четыре километра колодцев, щелей, обвалов. Четыре километра жутко нависших сводов. В некоторых местах вверх даже страшно светить — невозможно понять, на чем держатся глыбы. Такие же глыбы то и дело преграждают нам путь. Когда-то они тоже висели вверху. Потом обрушились. Отчего? Может быть, от шороха летучей мыши. Может, от звона капели. А эти еще висят, подчиняясь неведомо каким законам. Висят, может быть, уже тысячи лет, чтобы вдруг обрушиться от шороха человеческого голоса. Или неосторожного шага. И вдавить тебя в глину. Или еще хуже: завалить ход позади тебя. Разве мало мы встречали на своем пути таких умолкнувших обвалов? Пока работаешь, не замечаешь эти своды, по крайней мере, о них некогда думать, но чуть присядешь где-нибудь над колодцем в ожидании товарищей — с трепетом вслушиваешься в их зловещее молчание.

Напротив палаток на вбитых в глину кольях — два керосиновых фонаря «летучие мыши». Мы их зажигаем по «утрам» и «вечерам», возвращаясь с работы. Фонари тускло освещают низкие своды, чуть дальше — глухой стеной стоит мрак.

Никогда невозможно привыкнуть к тому, что нет Солнца, и, просыпаясь, стараешься представить, что там — на Земле: ночь, день или какое-нибудь несчастье?

Трудно жить без привычного течения суток: без вечеров, без рассветов. Одна только ночь, бесконечная ночь. И та ничем не похожа на земные ночи — без звезд, без шороха листьев, без крика птиц, без дождей, — слепая, мертвая ночь.

Возвратившись с работы, торопливо сбрасываем мокрые комбинезоны, дрожа от холода, переодеваемся в сухое. Но влажны даже вещи, которые были упакованы в водонепроницаемые мешки. Даже в них каким-то образом умудряется проникнуть сырость.

Дежурный возится у примусов. В ожидании ужина забираемся на кусок брезента между палатками. Когда работаешь, время бежит незаметно — без отдыха, не замечая этого, можно проработать часов десять-пятнадцать, свято веря, что прошло всего часа три-четыре. Этому странному явлению в пещерах еще не найдено объяснения. Теперь же время словно остановилось. Обсуждаем результаты дня, составляем план работы на завтра. Но, как ни планируй, завтрашний день будет полон непредвиденных неожиданностей.

На брезенте долго не усидишь. Сырость быстро забирается под одежду. От примусов же нет никакого толку. Они не греют, от их равнодушного молчаливого пламени даже немного не по себе. Никакие изобретения цивилизации не заменят грустного уюта земных костров. Может быть, потому, что человек жил у огня и умирал у огня задолго до того, как сумел заставить служить его себе. Мы уже не верим, как верили когда-то, что Прометей украл огонь на горе Олимп, чтобы передать его людям. Однако в этом есть определенный смысл: в древние времена, по-видимому, основным источником огня служили вулканы, природы которых мы до сих пор толком не знаем.