Повесть «Лестница в небо»

Мне становится стыдно. На кого я накричал?! На кого я накричал! С ужасом смотрю в термос — в нем ни капли. В старое время мы разделили бы его содержимое по глотку. Чувствую, что багровею. Как только могло такое прийти в голову? Ведь они вымокли и намучились не меньше, вытаскивая меня из колодца. Перепутались и заклинились в щели веревки, и они долго ничего не могли сделать.

Нужно уходить на Землю. Нужен отдых. Все страшно устали, и начинают сдавать нервы. А это ни к чему доброму не приведет. Нужно хоть ненадолго вернуться на Землю.

* * *

Только тогда, наверно, по-настоящему поймешь, что такое небо, что такое листья и трава, и даже самый ненастный дождь, когда после долгой дороги в стерильном мраке возвращаешься на Землю.

Слабеющими руками подтягиваешь к подбородку одну за другой перекладины лестницы. Уже дохнуло на тебя первым теплом. Таким долгожданным, но все равно неожиданным и пьянящим, как, наверно, признание любимой женщины.

Уже видишь стебли травы, склонившиеся над пропастью, и трепещущую ветку осины. Первые земные запахи, густые и терпкие. Когда живешь на Земле, их не замечаешь, а под землей все стерильно: без вкуса, без цвета, без запаха.

И вдруг на последних перекладинах охватит страх: сейчас что-нибудь обрушится и ты так и не увидишь Земли. Или лопнет лестница. Или не хватит сил. И начинаешь торопиться. Руки дрожат все больше, от волнения теряешь равновесие, ноги срываются с перекладин, тебя заносит вокруг лестницы, спиной больно ударяешься о камни. И еще больше суетишься.

Потом стоишь на Земле, щурясь от яркого-яркого света, который окружает тебя со всех сторон. И все еще не веришь, что вернулся. Блаженное тепло обволакивает тебя — густое тепло томительного августовского дня.

Торопливо снимаешь с себя промозглый комбинезон, бросаешься в траву и, широко раскинув в стороны руки, тонешь в синем шорохе неба. Пьянеешь от запахов. На все земное: на шелестящие кроны деревьев, на тонкую паутину на листьях, на далекие горы, за которыми живут люди, — на все это невозможно насмотреться.

От плывущих облаков кружится голова. Словно сам куда-то плывешь, но только в другую сторону. Но налетит ветер, и вместе с запахами Земли и лета вдруг потянет от пропасти холодом. Тебя всего передернет: весь этот промозглый ужас где-то здесь внизу, прямо под тобой, и скоро нужно будет туда возвращаться. И стараешься пока не думать об этом.

Наконец встаешь и выходишь к тропе. В ушах непривычно густой шорох. Дунет вечер — он еще гуще; листья сыплются, сыплются, сыплются. Словно хотят что-то сказать тебе на забытом нами древнем языке. Может, о своей короткой, уже прожитой жизни, о прощании с ней. Или шепчут нам о земной красе. Они никак не могут понять, зачем мы снова и снова уходим от нее, когда жизнь и без того так коротка.

Примерно на половине пути к избушке я остановился. В нерешительности постоял несколько минут. Подчиняясь давнему, до конца неосознанному желанию, сошел с тропы, путаясь в высокой, почти в рост человека траве, стал пробираться по лесу к ущелью, параллельному тому, по которому поднимается к перевалу наша тропа. Почему-то мне обязательно нужно было его увидеть.

Встреча с этим ущельем всегда была для меня угнетающей, но необходимой. Словно в молчаливом нагромождении скал застыла какая-то трагическая тайна, о которой мы ничего не знаем, лишь смутно догадываемся. И она имеет ко мне  самое прямое отношение. Может быть, геологическая или космическая катастрофа. Или что-нибудь другое. И камни онемели с тех пор, но в воздухе все еще висит их оборванный крик. От камней исходит какой-то густой, напряженный шорох, словно онемевшие камни молча кричат об этой тайне. Именно кричат. От чего-то предостерегают, но я не могу понять их язык. Даже в клекоте беркутов здесь что-то таинственное и отрешенное. И никогда ущелью от этой памяти не освободиться.

Здесь не решаешься заговорить вслух. Немеешь от напряженной тишины.

О чем кричат камни?

Я не могу понять, о чем они кричат. Может, о судьбе стремительно расширяющейся или сжимающейся Вселенной, может, о судьбе нашей маленькой планеты, в жизни которой, может быть, осталось не так уж много страниц?

Люди, где бы мы ни жили, в самых разных странах, не сговариваясь, назвали свою планету Землей — по имени ее верхнего плодородного слоя, который родит хлеб. Многие тысячелетия мы считали свою планету незыблемой и бесконечной: она всегда была и всегда будет, и Солнце светит лишь потому, что она есть, и оно всегда было и будет, и всходит оно по утрам только потому, что на Земле день, и заходит, потому что всем земным существам нужно спать.