Повесть «Лестница в небо»

И навсегда потеряешь покой.

И когда снова уйдешь в глубь Земли, ночами будешь с тревогой вслушиваться в каменное небо. И однажды не выдержишь — встанешь и долгие часы будешь идти к стволу пропасти, чтобы увидеть далеко вверху светлеющий кусочек неба. И все еще будешь бояться, что люди не заметят этой страшной птицы, ведь на рассвете они крепко спят. Или просто не обратят внимания, а потом будет поздно, как было уже много раз.

Только когда на Землю придет день, немного успокоишься, потому что люди уже проснулись. А потом будешь удивляться, как много ты сделал в этот день, хотя почти не спал. Откуда взялись силы?

* * *

За стеной шумел перекат. Под землей я отвык от него, и теперь его дремотный шорох казался мне почти волшебством. Я вслушивался в земную ночь, я чувствовал себя необыкновенно счастливым: завтра останусь дежурным в базовом лагере. Целый день буду жить на Земле! Целый день!

Проснулся рано — чуть начало светлеть окошко. Осторожно спустился со скрипучих нар, натянул сапоги. Мягкий предутренний сумрак висел над долиной. В складках скал серебристыми громадами лежал туман, и не сразу разберешь, где туман, а где скалы.

Почему-то волновался. Скорее всего, это было теплое волнение предстоящих забот, простых земных забот.

Вынул из-под подушки еще месяц назад припрятанную специально для этого дня бересту и обрубок сухой доски, который однажды поймал на перекате. Нащипал из него желтой лучины.

На холодную золу положил несколько спиралек бересты, сверху крест-накрест накрыл их лучинками.

С волнением достал из кармана коробок со спичками. Желтое маленькое пламя коснулось бересты. Та зашевелилась, затрещала. Лучинки стали сначала золотиться, потом темнеть.

Теперь можно класть тонкие ветки, огонь справится и с ними. Костер весело засопел. Тогда я повесил на перекладину ведро с водой. Отогрел озябшие руки. Сумрак постепенно светлел, а над рекой зарождался новый, уже предутренний туман. Я прислушивался к рассвету и подкладывал в шелестящий огонь смолистые сучья. Рядом, в избушке, спали мои товарищи, и я боялся их разбудить неосторожным шорохом. И хотелось как можно лучше приготовить для них завтрак.

Скрипнули нары. Это, конечно, Степаныч. Только он просыпается так рано. Слышу, как выбирается из спального мешка. Осторожно спускается с нар.

Поеживаясь от холода, на корточках подсаживается к костру, Протягивает к нему руки.

— Замерзли?

— Да, к утру немного подмерз.

Он подбросил в костер несколько тоненьких веток, тот в ответ благодарно затрещал.

Когда завтрак был готов, я подошел к избушке и открыл настежь дверь: сосновый потолок от солнца стал желтым.

Потом смотрел, как ребята умывались. Ели. Натягивали грязные комбинезоны. Цепочкой уходили к перевалу. И впереди, как всегда, Степаныч со своей неизменной потертой полевой сумкой.

Когда они скрылись за поворотом, собрал в ведра грязную посуду и спустился к реке. Сразу же в ведра битком набились мальки. После них уже не было надобности мыть посуду.

Потом натянул сапоги, взял весла, прислоненные к избушке, пошел к лодкам. Ветер приносил с березовых полян запахи перестоявшей некошеной травы. По реке вдоль берега, цепляясь за камни и траву, плыли хлопья пены. Видимо, где-то в верховьях прошли дожди, и река прибывала.

Консервной банкой отлил из лодки воду, веслом оттолкнулся от берега. Было странное чувство, словно смутное воспоминание о чем-то забытом. Была такая же лодка когда-то, были такое же небо и такой же покой. Только еще не было тогда этой томительной тяжести.

Лодку подхватило течение. Она чуть покачивалась в переплетающихся светлых струнах, и под днище, тоже покачиваясь, плыло разноцветное дно: сначала пестрая галечная россыпь, потом черные плиты с жутковатыми корягами между ними.

Постепенно утихал шум переката. Наша избушка с каждой минутой становилась все меньше и вскоре совсем скрылась за скалой, под которой был глубокий омут с зелеными окунями. А за скалой были густые заросли ивы. Весной их покалечило ледоходом, и сейчас здесь было много сушняка.

Я примкнул лодку к мшистому берегу и стал ломать сухостой. Прутья сгибались в упругую дугу; с резким треском лопались, отдаваясь в скалах коротким пугающим эхом. Тишина между щелчками почему-то была гнетущей. Она тяжело давила на уши. Я старался понять причину этой тяжести, но не мог. Я сгибал очередной ивовый прут и с напряжением всматривался в место предполагаемого перелома, и каждый раз непривычно вздрагивал, когда дерево наконец лопалось.

Когда нагрузил лодку вровень с бортами, поднялся на берег. Среди молодых берез темнело старое костровище со ржавыми консервными банками. Я присел около него. Ветер слабо ворошил жухнущую траву, и вдруг я понял, откуда эта тяжесть. Было бы страшно оставаться здесь одному. Даже на Земле. Если ребята вдруг не вернутся.