Повесть «Лестница в небо»

Почему мотыли летят в огонь, навстречу своей смерти? Мне всегда это казалось таинственным. Но потом я узнал, что объясняется все очень просто. Ночью мотыли летят, ориентируясь на свет звезд. Но так как звезды далеко, угол между лучом звезды и направлением полета мотыля всегда один и тот же. Когда же на пути их встречается обыкновенный земной огонь, будь то костер, язычок свечи или простой фонарь, мотыли принимают этот огонь за свою звезду — ведь он ярче — и начинают ориентироваться относительно этой ложной звезды. Но так как фонарь очень близко, угол между направлением полета и лучом фонаря постоянно меняется, и, чтобы сохранить этот угол, мотыли вынуждены все время отклоняться в сторону фонаря, то есть вынуждены лететь по крутой спирали, которая неминуемо бросает их в огонь.

* * *

Кончился наш отпуск на Землю. Сегодня приступаем к исследованию нижних горизонтов пропасти.

Прежде чем начать спуск, сбрасываем вниз жерди для геодезических знаков и лестниц на небольших скользких спусках. Неожиданно последняя, неудачно брошенная жердь отскочила от стены и комлем ударилась в лестницу.

Замерев, вслушиваемся в треск и скрежет.

— Ну что? — с надеждой кричу вниз, где на дне первого колодца под навесом скалы сидит Володя.

— Перебито пять нижних ступенек. Что выше, не вижу.

Меня охватывает холодное бешенство. Экономили каждую минуту, экономили даже на еде, экономили на сне, чтобы до осени пройти как можно больше. И жерди кидали тоже ради экономии времени, их можно было осторожно спустить на веревках, И вот — сэкономили. Я не знаю, на чем сорвать злость, отшвыриваю в сторону каску. Ведь график экспедиции и без того безнадежно срывается. Вспомогательная группа не смогла вовремя разбить под землей второй базовый лагерь, занести к нему продовольствие, топливо и снаряжение, поэтому спуск с утра пришлось перенести на полдень — и вот снова все летит к черту.

Но Толя спокойно обвязывается веревкой.

— Нечего тянуть время, — говорит он. – Попытаюсь спуститься.

— А если лестница лопнула где-нибудь в середине?

— Тогда бы она перекосилась. Да ведь все равно кому-то придется ее проверить.

Он надевает каску, но по его глазам вижу, что никакой уверенности в прочности лестницы у него нет.

Встаем на страховку вдвоем с Аксеновым. Метр за метром, минута за минутой напряженно вслушиваемся в шорох уползающей через блок веревки, пока снизу не доносится:

— Кроме нижних обрубленных перекладин, повреждений вроде бы нет.

Уже темнеет. Над пропастью, чуть не задевая нас крыльями, с писком начинают кружиться летучие мыши. На один из уступов опустилась сова и настороженно крутит головой, прислушиваясь к нашим голосам. Прилетела на вечернюю охоту.

Развожу костер почти у самого обрыва. Пока разбираю веревки, ребята молча собираются вокруг костра. Как никогда, костер уютен, и зачем-то нужно уходить от Земли и от его задумчивого тепла. Нам со Степанычем возвращаться полным ночных запахов и шорохов лесом в избушку — коротать последнюю ночь на Земле, а им уже сегодня пробираться меж скользких и грязных глыб к скромному и промозглому ночлегу. Идти и вспоминать ночное небо. Идти и надеяться, что когда-нибудь к нему вернешься.

После спуска рюкзаков вниз уходит АксЕнов. Надев каску, в нерешительности топчется у обрыва — и снова подходит к костру. Протягивает к нему руки.

Вижу, что ему совсем не хочется уходить от Земли, но знаю, спроси об этом — засмеется:

— Ну что ты… Ну ладно, я пошел, — говорит он и медленно идет к обрыву.

— Всего хорошего, Коля!

— Да, — остановился он. — Отправьте мое письмо,  если мимо кто-нибудь поплывет. Оно в избушке, над окном.

— Хорошо!

Потом один за другим от костра неторопливо уходят Рудик, Володя, Бобров, Боря. Я стою на страховке и, откинувшись в упоре назад, смотрю им вслед. Мне грустно оттого, что не могу уйти вместе с ними вниз, хотя сам составил этот план, по которому нам со Степанычем уходить на день позже. Грустно оттого, что скоро кончится экспедиция. Конечно, и там, в городах, мы останемся друзьями, но все равно уже не будет той близости и молчаливого понимания, какое есть сейчас, когда мы связаны одной судьбой и одной веревкой.

Мы с Толей за эти несколько экспедиционных месяцев почти ни разу не были вместе и ни разу не оставались наедине, а поговорить бы надо, ведь до экспедиции не виделись полгода, и не было от него ни одного письма. А сейчас — все время в разных, сменяющих друг друга группах. Только минутные встречи, когда мы, вымотанные, возвращаемся в лагерь, а они, еще заспанные, идут нам навстречу. Или наоборот.