Повесть «Лестница в небо»

Мы считаем, что наша память не в состоянии держать в себе все мельчайшие подробности нашей жизни. Мы даже считаем, что иначе было бы слишком трудно жить, груз воспоминаний, пусть даже приятных, — постоянно давил бы на нас. Но, оказывается, мы все-таки ничего не забываем. Просто есть у памяти какой-то мешок, куда она, не сортируя, складывает все до поры до времени, а в определенный момент вынимает из него то, что особенно невозможно сейчас, а потому вдвойне ранимо. И в этом есть, как это ни больно, своя добрая сторона: в такие минуты, как никогда, хочется жить.

Иначе почему я гак отчетливо — до самых мельчайших и вроде бы незначительных деталей — вспомнил июльский день лет пятнадцать назад. И не только каждый куст на поляне, но и цветок, на который сел шмель, и тот цветок, на который он перелетел; не только гриб, который вырос прямо в шалаше, но и хвоинки на нем, и как они лежали. Все это я давным-давно забыл: ведь прошло столько лет, столько полян, я совсем забыл, что у меня когда-то был такой день и вдруг вспомнил, как будто это было только вчера.

Сплошное детство! Но даже во сне знаю, что это неправда. Просыпаюсь: и жутко, и больно — даже на Земле, если я сумею на нее вернуться, — даже на Земле ничего этого уже не вернуть.

Торопливо расстегнул спальник, сел.

-Толя.

— Да!

— Ты не спишь?

— Нет! Что с тобой?

— Да так просто. Приснился сон.

— Больше тянуть нельзя. Нужно нырять.

Звенит капель в промозглом шелестящем мраке.

— Но ведь по ту сторону   даже   не за что   зацепиться. Нужно ждать, пока где-нибудь рядом не будут наши.

* * *

Толю душит тяжелый кашель,

С Володей плывем к горловине: вдруг там что-нибудь изменилось?

— Наши уже не спят, — говорю я. — Подняли на ноги и спасательную группу. Завтра поплывут, но с той стороны нет никаких следов. Да что еще со Степанычсм? Знаешь, при спуске у него было плохо с сердцем.

— Догадывался. Видел как-то. Еще с полмесяца  назад, как он тайком глотал какие-то таблетки. Вижу: скрывает, не стал спрашивать.

— Чтобы не беспокоились. Он просил меня, чтобы никому не говорил.

— Да, сдает старик… А все-таки будет очень глупо, если мы здесь останемся. Хотя, пожалуй, оно так и будет, но мозг с этим смириться не может. Вроде бы перед каждой дорогой готовишься к подобному концу, но как только подступит эта минута — нет, не можешь смириться. Но все-таки нам с тобой в жизни повезло — несколько лет работать с такими парнями. Каждый по-своему, может быть, и чудаковат, особенно Боря, но без этих чудачеств было бы трудно работать. Вспомни, какую он нам уху сварил в первую экспедицию. Развел костер на берегу, повесил над ним ведро с водой. Сел рядом с удочкой. Прямо с крючка,   не потроша,   бросал   рыбешку в ведро…

Я невольно улыбаюсь, несмотря па безнадежность нашего положения. Володя продолжает:

— Если бы не Толя, его тогда, наверно, избили бы. Потому что перед этим не ели целые сутки. Толя тайком унес ведро за избушку и вычерпал сверху плавающие потроха.

— Потом мы ели и гадали, почему уха такая горькая и почему в ней нет рыбы, — подхватываю я. — «Рыба будет на ужин», — сказал Толя, а на ужин сам сварил гречневую кашу… Как Боря изменился за эти годы! А то ведь был таким балбесом. В первую экспедицию Степаныч и близко не подпускал его к пропасти, Потому что он умудрялся завалиться в каждую яму. А как он любил облизывать консервные банки из-под сгущенки. За них он готов был    драться… А какой пожар он устроил на лодке во время сплава. Изо рта вывалился окурок. Слышу, кричат. Оглядываюсь: второй лодки нет. Вместо нее посреди плеса клубы дыма. Потом полетели в воду фуфайки, куртки… Или спрашиваю: «Боря, можешь грести?» «Ну, как же, — говорит, — на реке родился, отец — капитан». Доверил. На первом же перекате Боря перевернул лодку. Остались без сахара, без соли, в омуте под перекатом не смогли найти и один мешок с мукой.

— А помнишь, — Володя уже чуть не хохочет, — как мы его потеряли в Медвежьей пещере?

— Меня не было в те дни   с вами.    Я был   в поисковой группе.

— Идем по центральной галерее, там, где скользкий глинистый подъем. Помнишь то место? Вдруг Бори нет рядом. Спрашиваю у ребят: «Где Боря?»    Растерянно пожимают плечами. Кричим, не отвечает. Вдруг вижу в боковой щели около стены что-то поблескивает. Подхожу, а это подошвы Бориных горных ботинок. Ботинки застряли в щели, сам висит вниз головой, а щель глубокая. Вытащили. «А что, — говорит,- разве увидишь ее?» «Может, пойдешь, отдохнешь?» «А что я отдыхать-то буду, надо работать».