Повесть «Лестница в небо»

А может, это не случайно, что вся наша экспедиция состоит из осколков войны?

Может, в этом есть какая-то закономерность?

Может, мы острее чувствуем то, чего не замечают другие?

Исключение, пожалуй, только Боря. Он родился уже после войны. Но, может, и он — не дающий покоя ее осколок? Даже если он и сам не догадывается об этом. Ведь она на всех, даже на тех, кто родился уже после ее, оставляет свои страшные следы.

Кстати, Боря. Теперь это уже совсем не тот Боря, которого в первую экспедицию Степаныч боялся даже подпускать к пещере, до того он был рассеян и неловок. Мы даже подозревали, что у него не все в порядке с мозжечком. Но нетерпимый ко всякой разболтанности Степаныч, к нашему удивлению, из года в год снова брал его в экспедицию, Боря снова чудил, но с каждым годом все меньше — время и жесткая экспедиционная дисциплина делали свое.

Я вспоминаю одну из его проделок и не могу удержать улыбки. В первую экспедицию у нас было трудно с продовольствием опять таки из-за него: на одном из перекатов он умудрился перевернуть лодку, и далеко не все удалось выловить. К концу экспедиции мы питались одной гречневой кашей, и то впроголодь. Так вот, в тот день мы сварили ведро каши, полведра съели за завтраком, а остальное взяли с собой в маршрут, на обед — в те дни мы работали на Земле. У всех было порядком груза, но так как идти было недалеко, кашу в котелки перекладывать не стали, ведро нести поручили Боре. Всю дорогу он ныл, что нести очень неудобно, что зачем это ему нужно, ведь есть кашу он все равно не будет. Кто будет, тот пусть и несет. Мы молчали, так он и тащился с ведром все шесть километров. Весь день мы вели теодолитную съемку окрестностей пещеры, до полудня Боря таскал топографические рейки, потом с видом мученика лежал под березой. К вечеру животы подтянуло. Наконец Степаныч с довольным видом хорошо потрудившегося крестьянина убрал теодолит в ящик и сказал:

— А теперь можно и поесть. Боря, давай сюда ведро!

Боря молча вытащил из куста ведро, сам сел в сторону и стал возиться с ботинком.

Степаныч долго мыл руки в ручье, мы торопливо расселись на пригорке: Володя открыл ведро — оно было пустым.

— Боря, да тут же почти полведра было? — удивился Степаныч.

Боря долго сопел, потом угрюмо ответил:

— А что, если я есть захотел!

От неожиданности все словно онемели, потом даже Степаныч повалился с хохоту.

К концу дня из пыльных степей дорога, извиваясь, поползла в горы. На ночлег остановились на покатом плато у одиноких гипсовых скал. В ложбине под скалами дремали два осокоря, меж их узловатых корней бил родник. Наш лагерь лежал высоко над окружающей местностью: на север и на юг ниже нас темнели лесистые холмы, на запад, откуда мы приехали, провалом, полным света и тепла, желтыми волнами сжатых полей катилась в бескрайние степи долина. В ее складках были небрежно разбросаны галечные россыпи последних деревень. Лишь с востока над нами громоздились изъеденные водой и временем белые гипсовые скалы.

Дневное зарево скоро сменила сумеречная свежесть, воздушный провал на западе вместо деревень наполнился россыпями звезд, повисших в паутине тумана. И трудно было отличить настоящие звезды от маленьких звездочек людей. Только звезды людей лежали совсем  внизу под нами, где ночь спрятала Землю, сравняв сумраком ее древние морщины. Мы таскали по холодной траве из темного леса хворост для костра, и эти маленькие звезды внизу казались нам такими же далекими, как те, настоящие.

Палатки ставить не стали: дождя все равно не будет, а с рассветом снова в путь. Выбросили из кузова солому, накрыли ее брезентом.

Лишь Степаныч, не спеша, натягивает свою одноместную палатку. Надувает резиновый матрац. Молчаливой тенью маячит по лагерю его высокая, немного сутулая фигура. Устраивается основательно, словно мы собираемся остаться здесь надолго. Это уже не необходимость, это, скорее всего, педантичная дань благородной привычке, выработанной многолетними скитаниями, которые научили его быть готовым к любым неожиданностям.

— Дождя, конечно, не будет, — говорит он мне, словно оправдываясь. — Но свежо и сыро. И приходится таскать с собой вот эти вещи, — хлопает он по матрацу. — Ничего не поделаешь, годы.

Темно было только с вечера. Потом из-за гор поднялась Луна. Звезды сразу потускнели, а самые маленькие из них стали совсем незаметными. Холодными искрами засверкали гипсовые скалы. Поля в долине, желтые днем, превратились в манящее голубое серебро с длинными тенями от скирд. И даже наш грузовик стал каким-то таинственным существом.