Повесть «Лестница в небо»

Все молчат. Потому что уже знают, что это действительно галлюцинации.

У Толи трясутся плечи. Я отворачиваюсь. У меня не хватает мужества смотреть на него. Я никогда еще не видел этого сильного человека в таком состоянии.

— Как это я, а? Как это?

Купание в ледяной воде совсем доконало его.

— Успокойся, Толя! Пройдет, — кладет ему на плечи руки Володя. — Успокойся.

— Да, это были галлюцинации, — говорю я. — Они еще повторятся. Надо как-то бороться с ними. Твердите себе, что это галлюцинации. Не поддавайтесь им! Почему вы перестали верить мне? Выслушайте меня внимательно! Да, я нарочно увел вас от сифона. Ничего другого мне не оставалось делать! Потому что в таком полубредовом состоянии нырять нельзя. Это самоубийство. Сейчас надо отоспаться. Подходит время, когда где-то рядом будут наши, -Сейчас вернемся к дыре, хорошо — досыта — поедим и будем спать, потому что все вконец вымотались. А чтобы нырять, нужны силы. Часов через восемь будем нырять… Вспомните, раньше удача любила нас. Может быть, она будет с нами и на этот раз. Только верьте мне, как прежде. Мне это горько слышать, но в плену галлюцинаций вы меня начинаете в чем-то подозревать. Чуть ли не в том, что я не хочу вернуться на Землю. Вспомните, зачем мы все пришли сюда. Не поддавайтесь галлюцинациям! Держите себя в руках. В любом случае мы должны остаться людьми. А если и умрем, то умереть должны друзьями, а не вцепившись друг другу я горло. Самое страшное, если у кого-нибудь из нас не выдержат нервы. Поэтому не поддавайтесь галлюцинациям. И слушайте меня.

После этого сумасшествия даже не могу есть, усталость обрушилась подобно обвалу. Проваливаюсь в беспамятный сон. А перед глазами все еще полыхает зарево огней. И не могу понять, то ли это к нам плывут, то ли на моем пути, как прощальные свечи, горят зажженные в прошлом костры.

* * *

Кто-то толкает меня в плечо. Зарево перед глазами взрывается разноцветным фейерверком. Открываю глаза — огни все равно мельтешат передо мной, В спине тупая боль.

— Иди, посмотри. Вода убыла, — шепчет Толя.-  Нет-нет! Это не галлюцинации, — торопливо добавляет он.

— Толя, это опять галлюцинации, — отвечаю устало.

— Нет, ты все-таки посмотри, — умоляет он. — Наш крюк был совсем рядом с водой. А теперь посмотри, как он высоко.

С неохотой выбираюсь из спальника. Гляжу на вбитый нами, когда устраивали лагерь, крюк: вода ниже его сантиметров на тридцать. Не верю своим глазам.

— Может, мы его перебивали?

— Нет. Я это хорошо помню, не перебивали.

Сердце  начинает  ошалело колотиться,  но  вдруг  никну.

— Подожди, ведь мы вбивали еще один крюк, чтобы было удобнее подниматься. Эх ты…

— Да вот он, второй! Совсем вверху… Будем будить ребят?

— Подожди! — почему-то мне трудно дышать. – Пусть спят. Опять поднимете пустую суету. Пусть отдохнут, может, за это время вода еще убудет. Надо же, вижу, что убыла, но никак но могу поверить в это. Замечай уровень и тоже попробуй уснуть. Если .вода больше не убудет, тебе нырять первому. Пока выключай свет.  Посмотрим примерно  через час.

Молчим в темноте. Слышу, как колотится не только мое, но и Толино сердце. Неужели это правда? Трясутся руки. Неужели это все-таки правда? Тогда все зависит от того, сумеем ли мы дождаться. Надо суметь дождаться. Нет! Все это слишком непохоже на правду. Нет, конечно, не может так быть, чтобы под самый занавес, когда решились на самое крайнее, пропасть взяла и выпустила нас. Да, до сих пор удача сопутствовала нам, по когда-то должен же быть атому конец? Нет, это все-таки неправда. Это последняя и самая жестокая усмешка судьбы.

— Теперь нам не уснуть, — ворочается Толя. – Правильно ты  сделал, что не дал будить ребят… Знаешь, я, наверно, никогда по смогу простить себе вчерашнего дня. Как вспомню, жутко становится.

— Не надо об этом!

— Надо!  Понимаешь, в чем самое страшное: выходит, что все время где-то подспудно я сомневался в тебе. Говорят же: «Что у трезвого в уме, то у пьяного на языке». Значит, где-то в памяти сидели эти мысли, что в бреду вылезли наружу… А знаешь, почему это произошло? Я попытаюсь тебе объяснить.

— Давай.

— Вот все в экспедиции тебя уважают. Даже больше. Что касается работы — даже больше. Даже Степаныч, который старше тебя больше чем в два раза. И ты сделаешь все, что только от тебя зависит, чтобы нам было хорошо. Ты печешься о нас, как о малых детях, иногда  даже становится смешно, ведь почти все мы старше тебя. Но как только начинаем возвращаться  назад,  ты  становишься  каким-то чужим. Поверь, это чувствуют все, не только я. И как-то настораживаются. Предчувствуя конец дороги, ты становишься раздражительным, вспыльчивым и даже грубым. Словно ты заранее мстишь ребятам за что-то, в чем они совсем не виноваты. Может, даже за то, что они имеют дом и их ждут. Словно ты недоволен, что они возвращаются домой, хотя всю дорогу только делал, что старался предотвратить все, что бы помешало им вернуться. Словно ты ревнуешь их к привязанности к Земле… Хотя бы взять, меня. Из всех наших я прошел с тобой больше всех. У меня,  как и у тебя, нигде никого нет. Но  и со мной в это время ты становишься совсем чужим, к тебе не хочется приезжать. С тобой лучше переписываться. В каждом письме ты обещаешь приехать. Ждешь тебя, вспоминаешь о пройденных дорогах, и как-то хорошо. А встретимся, нам и не о чем с тобой поговорить… Откуда все это?