Повесть «Лестница в небо»

Толю колотит жестокий озноб, спирт не помогает. Достаю из резинового мешка его одежду. Она мокрая. Пока он одевался, вымочил ее совсем. Бьет жестокий озноб. С ним ничего невозможно сделать. Просто нужно как можно быстрее отсюда уходить.

— Идет Коля!

Его нет еще дольше, чем Толи. Втроем в маленькой лодке не хватает места. С Аксенова под нас текут потоки воды. Окоченевшие руки не держат веревки. Этой пытке, кажется, не будет конца.

Теперь по ту сторону дыры остался только Володя. Это самое жуткое — остаться одному по ту сторону жизни.

— Ребята, вы подождете меня? — кричит он.

— Ну, конечно!

— Вы подождите меня.

— Да куда мы уплывем на одной лодке? Она чуть держится на воде. Скорее иди, мы замерзаем.

— Сейчас.

Нас бьет жестокий озноб.

— Ну, где ты там?

— Ребята, не могу. Застрял.

— Давай, как-нибудь, мы совсем замерзаем.

-Не могу. Тащите за веревку! Будь, что будет!

-Не дури! Порвем лодку. Мы никуда от тебя не уплывем, отдохни и попробуй снова…

* * *

Наконец все четверо по эту сторону сифона.

Теперь скорее на Землю!

Теперь скорее на Землю! До нее еще очень далеко. Без передышки налегаем на весла. Кроме того, что мы торопимся, это единственный способ хоть немного согреться. То и дело натыкаемся на стены. Нам еще не верится, что пропасть так просто выпустит из своих смертельных объятий. Мы очень слабы, и она еще может подстроить какую-нибудь пакость.

Плывем молча.

Потом увидели свет. Это был обыкновенный свет фонаря. Но нам он показался чудом. Долго не могли поверить в него. Он все еще казался миражом, пока встречная лодка не поравнялась с нами. Это были Рудик и Бобров.

— Где вы были? Мы уже перестали искать. Проплыли по всем галереям. Решили, что все. Сегодня приплыли просто так, как бы проститься. Где вы были?

— Потом, ребята. Потом.

И, видимо, столько отчаяния и усталости было на наших лицах, что они больше ни о чем не спрашивали. Растерянно смотрели, как дрожащими руками мы рвали черствый хлеб.

И мы гребли снова. Теперь нас уже было шестеро. Но нам все еще не верилось, что сможем вернуться на Землю.

— Дважды спускались по реке. И никаких следов.   Назавтра назначили подъем, — на коротком привале рассказал Рудик. — В  лагере  в последнее  время никто  не  спал.  Все чудилось, что плывете. Поднимались посреди ночи – никого нет. Тогда Степапыч назначил срок — если еще через двое суток не найдем, — все. Только никак не могли понять, что случилось. Если утонули — что-нибудь да плавало бы на поверхности… Степаныч совсем перестал разговаривать. Сутками ходит по берету взад-вперед. Или сядет к примусу и молчит. И все глотает тайком свои таблетки…

Потом мы вышли из лодок.

Это была еще не Земля. Но под ногами больше не было жидкой мертвенящей тьмы. Это была еще не Земля, но твердь под ногами была первым вестником той теплой и прекрасной Земли, на которую мы надеялись вернуться.

Борька полез обниматься.

Степаныч молча протянул мне руку.

Как он сильно постарел за эти дни!

— Как вы себя чувствуете? — спросил я его.

— Теперь лучше, — через силу улыбнулся он. — А то немного занемог. Да еще вас потеряли…

Я забрался в палатку, влез в чей-то — сухой! — спальник и мгновенно заснул.

*   *   *

Проснулся оттого, что рядом то и дело ворочается Степаныч. Не знаю, сколько часов я проспал, но догадываюсь, что очень долго.

— Что с вами? — спрашиваю Степаныча.

— Немного ноет нога. И шалит сердце. Не знаю, как завтра буду подниматься.

— Поднимемся. В крайнем случае, вытащим на веревке. Все будет хорошо.

— Главное: подняться из этого колодца. Там мне будет легче — суше и нет тумана. Там уж как-нибудь.

— Поднимемся.

— Вы знаете, сколько часов вы проспали?

— Нет, но думаю, что много.

— Двадцать. Остальные еще спят. Анатолий Александрович, правда, вставал, сходил к колодцу и снова лег. Боюсь, что это моя последняя экспедиция. Никогда еще я не был вам обузой. И вот, надо же, совершенно на ровном месте подвернул ногу. Видимо, пора на отдых.

— Ну, что вы! Это с каждым из нас могло случиться. Устали не только вы. Устали все. Все чуть держатся на ногах.

Степаныч вздохнул. За брезентовой стенкой глухо гудела река. Я думал о Земле. Я никак не мог вспомнить запах полыни.

— А я было уже совсем решил, что вы погибли, — сказал Степаныч.