Повесть «Лестница в небо»

– Просто так. Отдохнуть.

— Отдохнуть? – Он внимательно посмотрел на меня. — Это верно. Осень тут особенная. Вроде бы нет, нет ее, а чуть первый мороз – и зашумит листолет. В день, в два все обтрясет. И душу обтрясет, всю тяжесть выдует. Потом даже страшно бывает: гулко там как-то становится. Вот еду я, к примеру, по тропе. Уже какой год вот по этим лесам езжу и хожу, а взгляда не могу оторвать. Как во сне. Хватишься, а день уже пролетел.

Потом мы лежали в темноте на нарах. Он глухо говорил о сене, о надвигающейся зиме, под нарами осторожно возились мыши, я думал о своем. И его далекий тягучий голос сквозь шепот листопада, как древняя смутная песня, тревожил душу, там тоже шел листопад, но горечь не осыпалась.

Утром снова пили чай. Поднялись на вышку, и он перечислял мне названия хребтов, полян и распадков. Потом он уехал. Забираясь в седло, вспомнил:

— Да, я хотел рассказать тебе об осеннем гоне лосей. Ну ладно, потом. Он сказал так, словно через час-второй вернется, в впереди у нас долгая совместная жизнь в этой избушке, и мы молча улыбнулись друг другу.

Потом было еще несколько таких похожих и непохожих друг на друга дней, слившихся в памяти в один счастливый, немного горьковатый праздник желтый студеный рассвет, иней на жухлой траве, Луна меж берез, и шорох сыплющихся листьев. С каждой ночью морозы становились сильнее, багряные мазки осинников внизу в долинах стали зелено-голубыми, с вышки даже в полдень сгоняли студеные сквозняки, от них приходилось прятаться за скалы, и я стал собираться в дорогу.

Собрал в кучу головешки. Долго не мог уйти. Я старался оставить в памяти все: и избушку с высокой травой на крыше, и ветхую, скрипучую вышку, и желтую шелестящую вьюгу. Я знал, что никогда больше не увижу этой поляны. На свете слишком много дорог, чтобы повторять их дважды.

* * *

Второй день лежу без дела в жухлых травах на берегу реки, оставив за собой Полуденные горы. Ребят нет, видимо, мучаются на перекатах, река сильно обмелела — перед ненастьем. Березы на скалах сыплют желтые листья прямо в воду. Река несет их вместе с желтыми листьями моих опавших мыслей в ту сторону, где живут люди. На перекатах листья собираются целыми ворохами и густо шуршат.

А ведь, наверно, можно бы жить так? И кто-нибудь, наверно, живет так? Построить избу где-нибудь на тихом берегу. Грубый стол. Костер. После долгой дороги вслушиваться в дожди, в туманы. Или построить дом из грубого камня на берегу пустынного северного моря. Но без тебя мне все это не нужно. Без тебя я так и останусь бродягой.

Ребята появились только на третий день в полдень. Бросили мне шест, я перепрыгнул на плот. В самом деле, их задержали перекаты.

На воде играла солнечная зыбь. В ней качались скалы и облака. Я смотрел в воду, и меня тоже качало. Я думал о том, что вот уже прошел сентябрь, сегодня или завтра кончится дорога. Еще одна дорога, похожая и непохожая на другие. На другие она была похожа, пожалуй, только тем, что тоже не принесла ни спокойствия, ни удовлетворения. Она опять была лишь началом, лишь тропинкой к какому-то большому, трудному пути…

Очнулся от шумящей воды. Впереди пенился перекат. Ребята спали, уткнувшись в брезент, расстеленный на настиле палатки. Второго плота не было видно.

«Всех сморило, будет дождь», — подумал я и закричал:

— Подъем! Как можно скорее уходить вправо!

Три шеста уперлись в дно реки, заиграли мышцы на жестких спинах.

— Еще вправо! — закричал я, загораясь отчаянной радостью стремительности и риска.

Но было уже поздно. Перекат уже подхватил плот и тащил его на камни. Теперь оставалось одно: как-нибудь проскользнуть между ними. Три пары напряженно суженных глаз смотрели в буруны. Три пары широко расставленных ног уперлись в желтые бока бревен.

«И скоро расставаться со всем этим!» — мелькнула  печальная мысль, и я снова закричал:

— Нос — прямо! Хвост обрабатывай вправо!

Я надеялся пройти мимо двух бурлящих глыб. Они косо и шумно надвигались. Через десяток секунд я был уверен, что нам это удастся. Но неожиданно Толин шест попал под водой в щель между камнями, его переломило, как спичку, и, пока Толя хватал запасной, уже ничего нельзя было исправить.

— Ложись! — прохрипел я.

Плот с размаха ударило о пенящийся выступ, плот застонал, заскрежетал. Его медленно развернуло, ударило о второй камень, сняло с первого, понесло вниз и серединой посадило на третий. Он кренился, дрожал от напряжения, но почему-то не рассыпался,