Повесть «Лестница в небо»

Мне как-то рассказали вот эту грустную историю. Четверо глубокой осенью шли в горах. Разводили по ночам большие костры. Пели песни. А почему бы не петь, когда возвращаешься с трудной победой назад. Но однажды утром вдруг оказалось, что у них нет спичек. Вывернули все карманы, рюкзаки, но не было ни одной спички. Тогда родился страх. Четверо склонились над золой уснувшего костра. Их счастье — они нашли несколько тлеющих угольков, заботливо припрятанных пеплом. Извлеченные из золы, угольки быстро тухли, им нужно было как можно скорее спасти жизнь, им нужна была пища, но все боялись дотронуться до них, угольки были очень слабы, любое дуновение могло убить их.

Но все-таки четверо сумели развести костер. Что это был за костер! Четверо не могли на него наглядеться, они смотрели на него, не мигая, словно он мог внезапно исчезнуть. В своей жизни они уже успели зажечь много костров, но только сейчас, вслушиваясь в его древний спасительный шепот, впервые по-настоящему задумались над его сутью.

Но нужно было уходить от костра. Нужно было идти дальше, и, чтобы дойти, они взяли с собой в жестяную банку из-под консервов маленький кусочек его — несколько тлеющих угольков, спрятав их в золу. Они шли, не давая им умереть: как только угольки тускнели, они разводили костер, а потом снова прятали угольки в банку. Банку нес последний. Он падал, разбивал о камни колени и локти,  падал в холодную воду, но банку держал на вытянутых руках, он не имел права ее уронить.

А вечером  у огня включали простуженный транзистор.

— Ну, что там? — спрашивали трое у четвертого, который прижимал к уху шипящую коробку.

— Снова бомбят Вьетнам.  В Югославии землетрясение.

Они спрашивали: там. Там — это далекие люди, там — это весь мир. Они вдруг как бы оказались на другой планете. Между ними и людьми пролегли миллионы километров. Отсутствие огня все в корне изменило. Словно возникла стена между ними и всем человечеством.

А утром они торопились еще больше. Им казалось, что они теперь несут не только свою жизнь. Оплошность раскрыла им глаза. Они вдруг поняли, какую ценность несли в своих руках. И они поняли нечто еще более важное. Они посмотрели на свою планету как бы со стороны, и им стало больно за нее. А это уже что-то значит.

*   *   *

Поднялись, чуть засветлело. Мы торопились. Навстречу надвигалось ненастье. Оно было еще где-то далеко за хребтами, но хорошо знакомые с камнепадами и болотами спины чувствовали его приближение. Пока есть дорога, хоть и очень плохая, нужно на грузовике-вездеходе как можно дальше забраться в горы, а потом придется вязать плоты.

Надсадный рев мотора нудно рвал тишину, но все равно не мог разбудить тяжело дремавшую перед непогодой тайгу.

К полудню пошел тощий дождь, неуютно застучал по брезенту. То затихал, и появлялась надежда: может быть, перестанет, то снова начинал о чем-то шептаться с деревьями и неприятно напоминал, что кончилось дремотное качание в синем небе. И потому еще более сладкими были последние часы лени.

Горы постепенно затянула мутная пелена, и дождь больше но переставал ни на минуту. Глинистая дорога превратилась в густое липкое месиво. Машина по-комариному надсадно поет на подъемах, и мы теперь уже большей частью не едем, а идем рядом с ней, навалившись плечом на трясущийся от напряжения борт.

Мокрая одежда липнет к телу. Грязь из-под колес со свистом летит в лицо. Чтобы было свободнее работать и не преть в мокрой одежде, остаемся в трусах да сапогах. Злое, радостное ожесточение работы наконец передается и машине. Как взбешенный бык, трясясь от ярости и напряжения, окутываясь клубами синего дыма, она напролом лезет вперед. Холодный душ веселит тело, тяжелый топор — словно игрушка, и приятно бежать, хлюпая сапогами, вслед за вырвавшейся из ямы машиной, потом повиснуть устало на задний борт, рывком перебросить расслабленное тело в кузов, но грузовик уже снова по оси забрался в грязь, и все нужно начинать сначала.

На ночлег остановились около рыжих известняковых скал. Ставя палатку, вспомнил, как здесь в первую экспедицию Степаныч приучал ребят к самостоятельности.

Тогда тоже было ненастье. Дождь не переставал трое суток. За это время мы проехали чуть больше десяти километров. Мы уже начали бы сплавляться, но как раз в этом месте дорога увела в сторону от реки. На четвертый день к вечеру наконец прояснило. Даже стало жарко. И нетерпимо душно. От луж, от зелени, от парной земли поднимались тяжелые дурманящие испарения.

Ночь застала неожиданно — кругом была трясина, мы по колени в ней лазили по искромсанной колесами просеке. За день все очень устали, и, кое-как поужинав, ребята забрались в кузов.