Повесть «Лестница в небо»

— Легко сказать.

— Если любит, останется.

— Нет! Так не могу и не хочу. Какая же я тогда ему жена? … Прости меня! Я говорю совсем не то. Прости! Но мне очень тяжело. Ты все-таки береги его, насколько это можно… И себя береги…

— Хорошо.

— У тебя есть мед?

— Есть. Привез специально для тебя.

— Накорми меня медом.

— Идем!

*   *   *

Стоит столб, и от него идут три дороги: по одной, по другой, но третьей — везде беда разная, но гибель одна. К счастью, иду я не в ту сторону, где дороги расходятся, а оттуда назад,- для меня погибельные дороги у столба но расходятся, а сходятся. Я рад столбу и верной единой дорогой возвращаюсь к себе домой,  вспоминая у росстани свои бедствии.

Михаил Пришвин

Дождь шелестел по крыше, мне казалось — о потерянном. Шептал что-то грустное мокрой листве, настороженной и вздрагивающей от тяжелых холодных капель.

В сумерках налетел ветер — и заметался, застонал в сырых долинах, не зная, как снова вырваться на простор. Ветер тосковал по неизвестности, той самой неизвестности, которая заставляет нас снова и снова уходить в дороги, подчиняясь неведомым желаниям сердца. Ветер рассказывал об одиночестве водосточным трубам. Ветер стонал о горькой неумолимости времени. Время вместе с мокрым ветром билось в стекла и уносилось в дождливую бесконечность.

Я сижу у окна. Продрогшие листья просятся в комнату. Завтра мне снова в дорогу.

В доме напротив опять ставят «Корриду». Опять по выжженной, раскаленной степи бредут усталые солдаты.

Солдаты. Мы тоже солдаты. Маленькие солдаты, бредущие по пустыне. И, как на всякой войне, одни — добровольцы, другие — мобилизованные необходимостью. Солдаты, вольно и невольно бросившие родных, любимых.

Мы живем в великую, но трагическую эпоху. Точнее: мы живем на трагическом стыке двух величайших в истории человечества эпох. Первая — осознание человечеством своей земной роли. Вторая — осознание им его космической роли. Мы уже рванулись в космос, но в то же время — в силу инертности человеческого мышления — даже туда тащим дикий пережиток каменного века — войну.

И каждый живущий на Земле, по крайней мере, каждый, кто понимает сущность и трагичность нашего времени, должен делать все возможное для того, чтобы приблизить этот день, когда люди, наконец, не будут убивать друг друга. Это должен делать каждый и каждый день: учитель, крестьянин…

А мы, имеющие отношение к науке, должны это делать по-своему. Мы должны сказать людям, как ничтожно мало, преступно мало знаем о планете, на которой живем, о самой Вселенной, неведомыми нам законами которой живет планета. Мы должны дать понять им, насколько у нас много работы, может, уже сегодня встал вопрос о спасении человечества в целом, а мы убиваем друг друга ради денег — грязных бумажек, возведенных в степень божества, и покупаем на них острова, наивно надеясь таким образом отгородиться от бед планеты.

Мы уже шагнули на первую ступень гигантской лестницы. Пусть далеко еще не все, но в большинстве своем мы осознали свою земную роль. Мы должны, пусть даже ценой жертвы, сделать все для грядущих за нами поколений, которые будут счастливее, красивее и добрее нас. Мы должны сделать все от нас зависящее, чтобы человечество шагнуло на вторую ступень лестницы в небо. Шагнуло, а не пролетело в пустоту между этими двумя ступенями, спалив себя в ядерном огне или отравив окружающую планету биосферу.

А человек должен подняться на эту ступеньку. Потому что ему еще долго и трудно подниматься вверх по лестнице к совершенству. Потому что он человек. Потому что, если бы ему суждено было умереть, он погиб бы уже несколько раз, хотя бы в эпоху последнего оледенения, но он, житель тропического климата, забрался в звериную шкуру и обуздал огонь.

Потому что он странно и велико устроен. Ему отпущено крайне мизерное время среди миллиардов лет вечности — короче, чем человеческий вздох, короче, чем поцелуй, если мерить время, отпущенное ему, космическими категориями, — а он еще всей своей жизнью может пожертвовать ради другого.

В мире много других женщин, в мире миллионы других женщин — умных, преданных, нежных, красивых, но ему нужна любовь только одной — может, не самой красивой, и которая его никогда ее полюбит. Но все равно одной, и из-за нее он тоже может бросить свою короткую жизнь под хвост стремительно и бесшумно хохочущему в вечность времени.

Неужели миром правит все-таки любовь? Вот сейчас, готовясь в новую дорогу, я думаю о тебе. Когда-то я писал: «Я ищу тебя много лет. В разных городах в разные годы я находил твои черты. У одной, где-то в Рязани, были твои глаза, у другой, где-то на Волге — твоя походка, у третьей где-то в Сибири, — твой мягкий шепот, но тебя не было, словно ты растворилась в тысячах других.