Я склонен считать, что и кризис Золотой Орды, начавшийся в 1357 году убийством хана Джанибека сыном Бардибеком, был спровоцирован кознями тайными латинян. Потому что как раз к этому времени относится возвышение крымского темника Мамая, тесно связанного с генуэзцами и итальянцами. Золотую Орду на несколько десятилетий охватила смута, или «замятня», во время которой власть в Орде несколько раз пытался брать Мамай, пока она, наконец, не была отдана в руки «законного» хана Тохтамыша. Тогда, поняв бесполезность этих притязаний, Мамая направляют на Москву…
Да, ныне вопросы евразийства принимают особую роль, когда при помощи агентов влияния на полтора десятка княжеств снова разорвана Россия, называвшаяся Советским Союзом. Бомбы автономизации, заложенные Ульяновым-Бланком-Лениным, только еще начали взрываться. Нас исподволь пытаются убедить, тем самым зачеркивая предшествовавшую историю России или заставляя считать ее случайной, что все восточные народы, в течение веков вошедшие в Россию, — лишние, что они у нас только были камнем на шее. Всяческими методами, вплоть до самых гнусных, — пример тому Чечня, — русских будут настраивать против нерусских, а тех, наоборот, — убеждать в том, что все их беды коренятся в русских. Разрушение Советского Союза – это, прежде всего, сознательный и целенаправленный удар по евразийству России, второй — после Октябрьской революции — этап ее разрушения. Не случайно, что провели этот удар — руками русских дураков — внуки и племянники пламенных революционеров-интернационалистов, к примеру, мало кто знает, что известный демократ Ю. Афанасьев, спрятавшийся, как у них водится, под русской фамилией, внук Зиновьева и внучатый племянник Троцкого: «Что не удалось дедам, доделаем, разрушим мы…»
И совсем не случайно, что лидеры многих национальных регионов России более державны, чем чуждое коренным национальным интересам России нынешнее прозападное российское правительство. И, суверенизируясь, они чаще всего стремятся отделиться не от России, а от антинациональной политики ее нынешней верхушки. Ведь пытаются суверенизироваться даже чисто русские регионы…
И потому с верой, пусть и наивной, в будущее славянское и евразийское единство я на стыке Европы и Азии продолжал помогать восстанавливать храм во имя святого великомученика Димитрия Солунского, покровителя русского воинства, под сенью которого родился великий печальник Земли Русской и всего славянства И. С. Аксаков, в венах которого было больше тюркской, чем славянской, крови. Я мечтаю об Аксаковском историко-культурном центре «Надеждино», в котором рядом с храмом встанут музей семьи Аксаковых, дом священника с классом воскресной школы, а рядом выйдет из поры захирения кумысолечебный санаторий им. С. Т. Аксакова, основанной его внучкой Ольгой Григорьевной Аксаковой, которой он посвятил свою прекрасную книгу «Детские годы Багрова-внука». Но центром всего, конечно, будет храм во имя Димитрия Солунского.
И стоит сей храм на продуваемом ветрами пустыре, хорошо видимый из окон поездов, проносящихся по Транссибирской магистрали из Европы в Азию и из Азии в Европу. Крестьянские дома почтительно или на всякий случай отступили: никто за минувший век, после того как в Гражданскую войну дом спалили, не поселился на аксаковской усадьбе. Ныне на пустыре стоит гранитный камень, привезенный Б. И. Брянцевым из далекого зауральского карьера: «Здесь будет памятник И. С. Аксакову». После торжественного поднятия большого колокола В. М. Клыков походил-походил по пустырю — смутила его неуютность вокруг храма.
— Может, сначала обживете пустырь, распланируете, где будет дом, аллеи, чтобы я мог привязаться к местности…
Место действительно пока неуютное. Неуютно на душе, хоть и радостно, что встал храм и заговорили колокола.
«А может, так и поставить — на пустыре? — хотел предложить я. — Ведь жизнь Ивана Сергеевича, по сути, была на таком же неуютном пустыре, и мало кто понимал его, и оттого сердце его разорвалось раньше времени. И только когда умер, всколыхнулось все славянство: «… нам тяжело стало, словно мы потеряли свет. Иван Аксаков был великан. Когда он говорил, голос его раздавался по всей Европе, и к его голосу прислушивались на том широком пространстве, покуда простирается великая Россия».
Но я почему-то промолчал. Да, надо обживать пустырь, ставить усадебный дом, — но где на все это взять средства и силы? А до этого нужно поставить или купить дом священнику, восстановить церковную ограду, как я уже говорил, растащенную по дворам, и пока ее \ не возвращают, нет еще, значит, сдвига в душе.
Потому, хоть и радостно, но неуютно на душе.
Каждый год пустырь зарастает бурьяном. Я уже говорил: перед Аксаковским праздником приходится устраивать субботники силами работников районных служб — вырывать чертополох, крапиву и татарник, никто из местных жителей сам палец о палец не ударит — по пагубной социалистической привычке все ждать от государства, хотя оно уже провело в село газ, воду, асфальт. А один мужик по-прежнему настойчиво трактором валит чугунную оградку на аксаковской усадьбе перед храмом – почему-то храм Божий мешает ему жить. Лишь несколько пожилых женщин пытаются помогать храму, но под силу ли им все это! К тому же они, тягловые лошади военной и послевоенной поры, одна за другой покидают сей мир. Лишь радость — одна из них перед уходом успела увидеть, что начали восстанавливать храм, вторая, что над ним уже воздвигли крест, третья дожила до первой службы, а теперь вот и до колоколов. Может, больше ради них я и начинал — из чувства неизбывной вины перед ними. И потому я так дорожу их отношением ко мне, только оно порой и поддерживает меня, когда совсем опускаются руки.
