Но все равно радостно, хотя и неуютно на душе, как на этом пустыре. Неужели в России никому, кроме этих старушек, храм, в котором крестили И. С. Аксакова, не нужен? Может, теперь колокола кого разбудят?
Я знаю, что М. Н. Валеев тайком от меня снова ездил в Москву. Я, в отличие от него, уже давно не езжу, я знаю, что нынешней российской власти, как и предыдущей, Аксаковы не нужны, более того — они для нее опасны. Знаю, что ему опять деликатно ответили, что вследствие разграничения полномочий Аксаковы теперь исключительно относятся к компетенции министерства культуры Республики Башкортостан.
Не потянулись сюда украинцы и даже белорусы, да и сербы бывают здесь нечасто, болгары, которые ныне, после Лучезара Еленкова, сидят в Болгарском информационно-культурном центре в Москве, на мои приглашения ежегодно отвечают, что приехать на праздник у них нет денег, но они не едут, даже когда я предлагаю все расходы на поездку взять на себя. А ведь каждый из этих народов и сохранился-то во многом благодаря И. С. Аксакову, но у каждого ныне своя беда и своя мечта может, отдельная от других,, а пока у каждого отдельная беда, пока не вспомнят И. С. Аксакова и Аксаковых, не изжить этой беды. Для кого Надеждино и Димитриевский храм в нем святы, как, например, для болгарки Калины Каневой или серба Зорана Костича, они обездолены, у кого есть деньги — если и едут, то в надежде на святом деле что-то урвать, их интересует больше нефть и ее производные , чем Аксаковы. В свое время меня В. Г. Распутин предупреждал меня, чтобы я очень-то не обольщался насчет братьев-славян, нет им дела до слабой России, даже у нищей пытаются что-то урвать. Меня это тогда резануло своей несправедливостью, а он, оказывается, уже прошел через все это. Но в то же время: почему наша нефть через Дудаева должна идти неизвестно куда, а не должна идти к сербам, болгарам?
Может, я тороплюсь? Может, еще не пришло время нашего нового духовного объединения? А было ли старое? А может, вообще зря суечусь? Может быть, мы не случайно в свое время разбежалась на западных, южных и восточных славян, а каждые в свою очередь еще раз разбежались, а теперь вот даже, по сути, единый народ: русские, белорусы и украинцы отделились друг от друга?
Как бы то ни было: встал на вчерашнем пустыре-погорелье, на границе Европы и Азии, в год 50-летия окончания Великой Отечественной войны храм во имя святого великомученика Димитрия Солунского, в котором главная молитва — по всем убиенным за Отечество.
Все вроде бы хорошо, все вроде бы вовремя, даже символично, но неуютно на душе и от другой, постоянно терзающей меня мысли; мы празднуем 50-летие окончания войны, но она на самом деле не закончилась…
В 1988 году в Новгороде опять-таки то неясное чувство повлекло меня в Мясной Бор, через несколько веков страшным образом оправдавший свое древнее название: десятки тысяч солдат Великой Отечественной до сих пор лежали не погребенными в этом огромном заболоченном лесу. И когда я все это увидел собственными глазами, содрогнулось что-то внутри, — видимо, душа, словно подорвалась на мине, которыми до сих пор отгорожен от живых страшный лес.
В древнем городе тогда проходил один из первых Праздников славянской письменности и культуры, радостных и торжественных, все было хорошо, все вроде было в лад, но меня резануло: мы праздновали 1000-летие Крещения Руси, и никто, в том числе митрополит Лениградский и Новгородский (будущий Патриарх Московский и всея Руси) Алексий), даже словом не помянул о десятках тысяч лежащих вокруг города, — вокруг Святой Софии! — убиенных за Отечество и до сих пор не погребенных солдат, словно их и не было, или они не имели к нашему празднику никакого отношения.
Я вышел из Мясного Бора не то чтобы совершенно другим человеком, но и не прежним. Предчувствие еще незримой, но великой грядущей беды, — хотя многие из нас тогда жили по-детски наивной перестроечной надеждой, — вселилось в меня. Ибо даже мне, человеку, может, не глубоко верующему, было ясно, что нет человеческого греха, который был бы ненаказуем, а тут великий грех не погребения множился великим грехом всеобщего согласного умолчания.
Как соломинка для утопающего, было у меня всему этому сомнительное оправдание: что в Мясном Бору лежали оклеветанные солдаты 2-ой Ударной армии. Но потом я узнал, что останки солдат Великой Отечественной лежат не захороненными под Ржевом и под Юхновым, под Вязьмой и Псковом, в сотнях других мест, и даже под Малоярославцем — чуть ли не у самых стен Кремля, по приблизительным подсчетам всего более 800 тысяч человек!
