Еще великий Суворов сказал: «Война заканчивается тогда, когда хоронят последнего погибшего на ней солдата!» Суворов, кроме того, что бы великим полководцем, был глубоко верующим человеком, — и потому знал, что грех не погребения убиенных на войне, тем более убиенных за други своя рано или поздно аукнется, что если он и простим, и то лишь в какой-то мере, когда тела убиенных с Божьей молитвой предают земле.
И была ли вообще Победа, если война на самом деле до сих пор не закончилась и всеобщий великий грех связывает нас круговой порукой, ведь, в общем-то, все мы знаем в той или иной степени об этих не погребенных. Неужели только он и соединяет нас теперь в такое понятие как народ, ибо ничто другое, кажется, нас уже не соединяет? И то, что сейчас с нами, со страной происходит, не случайно. Сие — в наказание нам, чтобы мы не сделали чего более страшного.
Спорят о нынешней власти: хороша она или плоха. А она ни хороша и ни плоха, она еще более безнравственна, чем прежняя. Настолько безнравственна, что слово грех к ней даже неприменимо. Все, на что она оказалась способна к 50-летию Победы, — на недавний постыдный спектакль на Белорусском вокзале, якобы олицетворяющий окончание второй мировой войны. Солдаты выводимой из Германии проворовавшимися политиками и генералами армии даже не смогли строем пройти по Тверской к могиле Неизвестного солдата. Судя по кинохронике, пленные немцы в 41-ом шли куда стройнее, а Вторая мировая война, мы и не заметили когда, как следствие нашего великого греха, незаметно переросла в Третью мировую.
Холуйствуя перед Западом, в том числе перед вчерашними побежденными захватчиками, нынешняя власть не находит средств на своих павших, в то время как находит средства на перезахоронение немцев и итальянцев, пришедших на нашу землю с одной целью — убивать, и занимаются перезахоронением регулярные российские воинские части, в которых служат сыновья, внуки и правнуки убитых этими немцами и итальянцами, их останки с отданием воинских почестей увозят на родину российские военно-транспортные самолеты. Я совсем не против всего этого, но это делается в то время, когда наших павших за Родину собирают по полям былых сражений всего несколько десятков молодых людей, добровольцев. Всего несколько десятков на всю страну! Которых, к тому же, считают за сумасшедших и власть, и сверстники. Они хоронят павших во время своих коротких отпусков за свои деньги, зачастую даже без гробов, и каждый, кто имеет хоть какую-нибудь власть или кому просто не лень, норовит оскорбить и унизить их: и, прежде, всего милиция, и военкоматы, вешая на них грехи мародеров, потому как опаснее ловить мародеров, собирающих по полям былых сражений оружие и взрывчатку, и она ныне рвет людей во всех кровавых очагах еще недавно великой страны — разве это не материальное подтверждение тому, что война не закончилась?! И, может, самое страшное, что, ссылаясь на отсутствие дорог и транспорта, священники нередко отказываются прочесть над погребенными останками Божью молитву. И делают это, как могут, все те же солдатские вдовы-старухи, последние жители заброшенных лесных деревень,
И если быть перед собой честным до конца — то только вот эта горсточка молодых людей, которых ныне принимают за ненормальных, — и есть истинная Россия, а все мы остальные — пыль на ветру. Не слишком ли мало, чтобы мы по-прежнему могли называться великим народом?!
Легче всего валить вину на другого. Но в нашей нынешней вине по большому счету никто кроме нас самих не виноват. И не случайно к нам снова пришло Смутное время. И что бы мы сейчас ни пытались строить, все напрасно: мы не построим новой России, как и вообще ничего не построим, пока на искупим свой великий грех перед павшими, и помпезным мемориалом на Поклонной горе от этого греха не откупиться.
В преддверии 50-летия Победы, я обратился почти во все газеты, начиная от самых правых, кончая самыми левыми, ни одна из них моего обращения не опубликовала. Я пытался об этом говорить на пленуме Союза писателей России, чтобы мы приняли что-то вроде обращения к народу, если мы претендуем на право быть его совестью, собратья-писатели меня не услышали, они были обременены и озабочены своей нищетой. Я обратился смиренным письмом к Святейшему, но мое письмо до него, видимо, не дошло.
Бог с ней, с властью, но Церковь-то Православная могла начать это великое дело. Я считал и считаю это первейшим ее делом нового духовного собирания России. И, прежде чем восстанавливать Храм Христа Спасителя, чтобы он снова не рухнул по причине пустоты души нашей, нужно было совершить этот великий акт покаяния.
