Я не знаю, что со мной дальше будет.
У меня все меньше и меньше помощников: одних разорили налогами, Сашу Иванова убили в собственном кабинете, третьего сняли с работы, Л. П. Софронова, моего сопредседателя по Аксаковскому фонду, раньше времени отправили на пенсию, двое — в следственных изоляторах с перспективой на большие сроки. Все они не были святыми, более того, преступная власть вчерашних секретарей ЦК КПСС и внуков пламенных революционеров специально изобрела законы, по которым все, кто что-нибудь пытается делать, оказываются за гранью закона, они разделили страну на два лагеря: одни — преступники, вторые — их ловят.
Да, они не были святыми, но все они помогали мне восстанавливать храмы, проводить праздники, поддерживающие душу народа, в том числе Аксаковский, помогать детским и взрослым фольклорным коллективам, организовывать всевозможные выставки. Они хорошо знали, что я — не Лужков, не могу им дать ни квот, ни привилегий, а, наоборот, из-за меня они могут нажить лишние неприятности.
Все чаще по ночам я просыпаюсь с холодным потом на лбу и судорожно соображаю: как протянуть до следующего месяца, где достать деньги — детям не объяснишь, что за тех же лошадей на Рождество или Масленицу надо платать. И, пересилив себя, снова иду с шапкой по кругу, но все меньше и меньше в нее бросают.
Меня пытаются втянуть во всевозможные политические игры. Тянули баллотироваться в Думу. Даже Вячеслав Михайлович Клыков убеждал меня идти на депутатское поле брани: там де я больше сделаю.
Нет — там я только сожгу себя, а потом — там не мое поле брани.
Но дело даже не в том, дело в том, что нет в политике, во власти, Человека, за которым я мог бы безоглядно пойти. Или болтуны-краснобаи, или откровенные подлецы вкупе с подсадными утками. Может, время генералов (я имею в виду не воинское звание) еще не пришло? Мы живем в самую беспросветную пору Нового Смутного времени, и, как во всякое смутное время, у нас каждый второй — пророк, к тому же единственный в своем отечестве, но мало людей что-то реально делающих. И, может, сейчас, говоря словами одного из великих русских, время штабс-капитанов, время пусть маленьких, но конкретных дел, из которых потом сложится Большое, а мы все говорим, говорим, а народ, устав от этой болтовни, давно уже — из чувства самосохранения, о котором говорил И. С. Аксаков, — нас не слушает. В том числе и потому, что, усевшись у телевизоров, смотрит очередную латиноамериканскую банановую оперу, она ему понятней. В Оренбурге что-то пытается делать прекрасный русский писатель штабс-капитан П. Краснов, в Новгороде – штабс-капитан М. Петров, ну еще — с трудом насчитаю с десяток штабс-капитанов, ну еще десятка два, которых я не знаю. Почему так мало на всю Россию?
И в заключение хочу рассказать о человеке, который вслед за Клыковым стал мне опорой в моих малых делах. Я боюсь называть его имя, потому что боюсь накликать на него беду; вдруг кто решит, что он очень богат, раз жертвует на храмы и на другие русские дела. И в то же время хочется назвать его имя, чтобы люди знали, что на Руси еще есть или уже есть такие люди, хотя, знаю, он в восторге от того, что я о нем напишу, не будет.
Он позвонил мне несколько лет назад, может быть, уже не в самую отчаянную, но в очень трудную для меня пору: что мы в студенчестве были немного знакомы, после университета он многое что в жизни перепробовал, сейчас предпринимательствует, что не может проходить мимо аксаковского дома без душевного трепета и что он мог бы немного помогать.
Для начала он привез в аксаковский музей, — специально в Петербург для этого слетал, — богатый чайный сервиз: Аксаковы отличались гостеприимством…
Меня всегда поражала заброшенность наших кладбищ в умерших деревнях: еще только вчера ушли последние жители, ее дети еще где-то живут — в городах, в соседних деревнях, а оно уже разгорожено и по нему уже бродят коровы, кресты свалены, а через несколько лет по нему уже вообще дорога… Это, по-моему, не лучшее свидетельство величия народа, и никто тут мне не сможет возразить. Или мы уже настолько готовы к той, высшей, жизни, что нам уже не нужна никакая память на Земле?
У Валерия Григорьевича Тетерева, наоборот, есть ухоженное кладбище, на котором похоронены его предки, но нет села, в котором он родился. Уничтожать его, основанное еще Строгановыми, — им здесь, на берегу крошечного озерца, явилась икона Николая Чудотворца, — одно из красивейших и древнейших русских сея на Каме и в Башкирии, стали еще с 1917 года, но окончательно, одним махом, оно было уничтожено недавно, уже в 70-е годы его решили затопить новым рукотворным морем, и жителей Николо-Березовки выселили буквально силой. Что могли порушить — порушили, с рукотворным морем, правда, пока — из-за перестройки — не получилось, и к сегодняшнему дню на месте когда-то богатого села осталось лишь с десятка полтора кирпичных остовов домов и порушенный Свято-Никольский храм на съедаемом Камой — каждый год по несколько метров — берегу. Чудотворная икона Николая Угодника, в честь которой был поставлен сей храм, была настолько известна на Руси, что ее в свое время призывал на Москву грозный царь Иоанн Васильевич, и даже построил в Москве специально для нее церковь — Николы Закамского, а потом, после вещего сна, с монахами Савво-Сторожевского монастыря вернул обратно, а уже в нашем веке, предчувствуя великие беды России, молитвенно пасть перед ней дважды приезжала великая княгиня и будущая русская великомученица Елизавета Федоровна, впоследствии нашедшая свой земной мученический конец недалеко от этих мест…
