Открывая торжественное заседание, председатель Всесоюзного Аксаковского юбилейного комитета, забыв о С. Т. Аксакове, устроил позорную склоку с Е. А. Евтушенко, которого на вечер никто не приглашал, но который, в отличие от русского патриота председателя Всесоюзного Аксаковского юбилейного комитета, о С. Т. Аксакове, духовно глубоко чуждый ему, не забыл, о значении этой великой семьи для России. Он пришел присвоить С. Т. Аксакова с целой свитой и, как это ни горько, выглядел более достойно, хотя более отрицающего своей сутью нравственно-этические принципы С. Т. Аксакова литератора я, кажется, не знаю, и я тогда, наивный провинциал, впервые для себя уяснил, что для будущего России не менее воинствующего русофоба (в своей речи Евтушенко договорился до того, что с именем Аксакова демократы шли защищать Белый дом), опасен тип нового русского сановника-краснобая, самое горькое — в прошлом храброго солдата и хорошего писателя…
А потом пришли совсем смутные времена, когда уже не к кому было взывать. Литературные чиновники наверху продолжали судорожно что-то делить, а не номенклатурные писатели, как в Москве, так и в провинции, все больше подумывали о петле или пуле, и тут на сцену вырвалась свора мародеров от литературы, всевозможных юмористов-пародистов, уже даже не сексотов КГБ, а открытых доносчиков, они уже даже по телевизору этим гордились. В своих бесконечных открытых письмах Президенту они призывали еще немного пострелять русский народ и бывших русских писателей, потому что нынешними русскими писателями они считали только себя, впрочем, так называемое российское телевидение называло их не иначе как цветом русской литературы.
Я на себе испытал, что такое стать безработным. Больше не на что жить, и в то же время не пойдешь на биржу труда, дело даже не в гордости или возрасте: писательство не профессия, если ты сколько-нибудь настоящий писатель, а — форма жизни. Говорят, так же, как органическая, существует еще кремниевая форма жизни. Так вот, существует еще писательская. И вопрос, который встает перед тобой, прост: жить или не жить. И выходов из этого тупика нет.
Было время, когда я подписывал какие-то унизительные контракты с сомнительными журналами и издательствами, фирмами, но до денег, — может, к счастью, — как правило, не доходило, к тому времени журналы, издательства, фирмы проваливались или просто надували меня.
И тут мне позвонил ныне покойный краевед Г. Ф. Гудков, человек с тяжелым, а порой даже вздорным характером, с которым мы вместе отстаивали от сноса дом С. Т. Аксакова в Уфе.
— Вы знаете, что в Доме-музее С.Т.Аксакова бардак? Неужели, убив столько времени и сил для создания музея, вы не чувствуете ответственности за него? Ваше место там…
Я подумал, подумал — и согласился.
Теперь я понимаю, что, помимо всего прочего, это был для меня единственный выход из тупика, не греша с собственной совестью. Это был мой единственный выход и в материальном плане, несмотря на мизерность зарплаты музейного директора.
Потом мне кто-то сказал: «Ты словно чувствовал, что придут такие времена. И сам себе заранее создал место, спасая дом Аксакова». По-своему, этот человек был прав.
Сам я себя вел? Или все-таки кто-то меня вел? Случайно или неслучайно судьба в свое время свела меня со скульптором В. М. Клыковым, упрямым, жестким и в то же время мягким и добрым человеком. У истоков Международного фонда славянской письменности и культуры стояли другие люди, из писательского мира, но в самый критический момент, когда дело стало погибать, и стало ясно, что это заведомо безнадежное дело некому возглавить, ведь средства фонда складываются из добровольных пожертвований, на заседании Совета фонда он встал и сказал, что он может возглавить, когда обычно мы, русские, сидим и молчим, тайно надеясь, что сия чаша минет тебя, или также тайно надеясь, что назовут твое имя другие.
Случайно или неслучайно я оказался потом на открытии клыковского памятника преподобному Сергию в Радонеже, еще до конца не понимая суть происходящего. Тогда я впервые задумался, почему так опасен власти, а еще больше стоящей за ней закулисе, Св. Сергий, благословивший князя Димитрия на Куликовскую битву, что власти, чтобы воспрепятствовать открытию памятника, отменили остановку электричек в Радонеже и автобусы до него, а сам памятник арестовали якобы по причине технической неисправности перевозившей его машины, были подняты по тревоге войска МВД, КГБ и Московского военного округа, создавшие несколько зон оцепления. И когда нас попытались втянуть в какой-то милицейский автобус, В. И. Белов кричал нам: «Держитесь за меня. Надеюсь, меня они не посмеют арестовать. Я все-таки депутат Верховного Совета СССР».
В этот же день после полудня в Абрамцеве состоялись Аксаковские чтения, тихие, незаметные. Помню, на них приехал, а перед этим он тоже был в Радонеже, русский писатель О. В. Волков, «человек вне всяких подозрений», как его окрестили заигрывавшие с ним ранние демократы, проведший в лагерях и ссылках неполных тридцать лет.
