Когда писатель сел за чистый лист бумаги, против него сразу ополчается так много, так невыносимо много, так все зовет его, напоминает ему о себе, а он должен жить в какой-то своей выдуманной им жизни. Какие-то люди, которых никто никогда не видел, но они все равно как будто живы, и он должен думать о них как о своих близких. И он сидит, смотрит куда-нибудь за окно или на стену, ничего не видит, а видит только бесконечный ряд дней, страниц позади и впереди, свои неудачи и отступления, — те, которые будут, — и ему плохо и горько. И помочь ему никто не может, потому что он один…»
А еще Юрий Павлович писал:
«Мужество писателя должно быть первого сорта. Оно должно быть с ним постоянно, потому что то, что он делает, делает не день, не два, а всю жизнь. И он знает, что каждый раз начнется все сначала и будет еще трудней.
Если писателю не хватит мужества — он пропал. Он пропал, даже если у него есть талант. Он станет завистником, он начнет поносить своих собратьев. Холодея от злости, он будет думать о том, что его не упомянули там-то и там-то, что ему не дали премию… И тогда он уже никогда не узнает настоящего писательского счастья…»
Ох, Юрий Павлович, царство тебе небесное! Как это, может, ни кощунственно в моих устах: но, может, вовремя ты так рано умер в своем относительно спокойном 1982 году — пусть в личном несчастье, пусть в тяжелых болезнях и глухом одиночестве, но, по крайней мере, со спокойной душой, что, несмотря ни на что, жива страна, что, несмотря ни на что, жив родной народ, что он постепенно поднимается после страшных испытаний, выпавших на его судьбу, что жива, наконец, родная русская литература, пусть и с кляпом во рту, но тогда, может, она и литература, и в ней обозначились такие имена, что в пору ставить с исполинами прошлого века, и ты со своей тихой прозой останешься жить в ней, что несмотря ни на что, на Руси, еще по-прежнему живо, а главное свято Слово. Повторяю: как это, может, ни кощунственно, но, может, действительно вовремя ты так рано умер, не дожив всего несколько лет до разрушительной «перестройки», опрокинувшей в хаос не только страну, но и душу народную, и обесценив, растворив Слово, подменив его развязной потаскухой-гласностью. Может, ты действительно вовремя умер, не успев увидеть того трагического обрыва, с которого, не успев по-настоящему подняться, снова была обрушена в бездну горячо любимая тобой Россия. Не ощутив той страшной пустоты на сердце, не испытав того леденящего холода в душе, что жизнь твоя оказалась напрасной, что все, ради чего ты жил, жертвовал собой, своим здоровьем и судьбой и здоровьем близких, обрекая их на полуголодное существование, все это, если быть перед собой до конца честным, оказалось не просто напрасным, а ненужным родному народу. Оказалось, что всю свою жизнь ты обманывался и писал в пустоту: никого ни от чего ты не смог предупредить, ни от чего предостеречь, оказалось, никто тебя не слушал, и никому ты не был нужен…
«В том-то и вся штука, что ему никто никогда не поможет, не возьмет ручку или машинку, не напишет за него, не покажет, как надо писать. Это он должен сам. И если он сам не может, значит, все пропало, — он не писатель. Никому нет дела до того, болен ты или здоров, за свое ли ты дело взялся, есть ли у тебя терпение, — это наивысшее мужество. Если ты написал плохо, тебя не спасут ни звонки, ни награды, ни прошлые успехи. Звания иногда помогут тебе опубликовать твою плохую вещь, друзья твоя поторопятся расхвалить ее: и деньги ты за нее получишь, но все равно ты не писатель…
Нужно держаться, нужно быть мужественным, чтобы начать все сначала. Нужно быть мужественным, чтобы терпеть и ждать, если талант твой вдруг уйдет от тебя, и ты почувствуешь отвращение при одной мысли сесть за стол. Талант иногда уходит надолго, но он всегда возвращается, если ты мужествен.
Настоящий писатель работает по десяти часов в день, Часто у него застопоривает, и тогда проходит день, и еще день, и еще много дней, и он не может бросить, не может писать дальше и с бешенством, почтя со слезами чувствует, как проходят дни, которых у него так мало, и проходят впустую,..»
Ох, Юрий Павлович, как наивны все мы тогда были! Если бы только в этом заключалось мужество писателя?! Да и мужество ли это вообще? Ведь это всего-навсего минимально необходимые для писателя профессиональные качества. Просто в то короткое для страны относительно благополучное время ты, — да разве только ты?! — мог предвидеть, — тогда казалось, чем дальше, тем лучше будет,— что произойдет со страной через каких-то четверть века, и от настоящего писателя потребуется мужество совсем иной пробы, мужество даже не первого, какое ты, Юрий Павлович, имел в виду, но и высшего сорта, как мужество Ивана Алексеевича Бунина, Ивана Сергеевича Шмелева, Владимира Галактионовича Короленко, Ивана Александровича Ильина, как множество многих и многих других честных писателей, о жизненных и духовных терниях которых, Юрий Павлович, большинство из нас в ту пору не задумывались или даже не догадывались. Без мужества писателя, о котором писал Юрий Казаков, просто не может быть писателя, как без профессионального мужества не может быть летчика, водолаза…
