Михаил Чванов

О мужестве писателя. Посвящается памяти Юрия Павловича Казакова.

Для России пришло очередное Время Концов и Начал, время коренного испытания. Но весь остальной мир, кажется, еще не подозревает, что и для него пришло Время Концов и Начал.

Сейчас, собственно, и пришло то время истинной проверки, писатель ты или не писатель, хватит ли у тебя мужества остаться верным себе, я уж не говорю о верности народу, и хватит ли у тебя мужества вообще жить. И без толку махать руками, мельтешить перед лицом народа, когда поезд уже ушел, народ сам избрал свою судьбу, избрал не нас, а нынешних вождей, он поверил не нам, а им. Богом или Дьяволом ему суждено пройти и через это испытание, и ничего тут не поделать, остается одно — разделить с ним его роковую судьбу, как делили ее с ним русские писатели после революции: одни были убиты на войне, другие с частью народа ушли беженцами на чужбину, третьи — разделили с народом ГУЛАГ, коллективизацию и все остальное. А раз мы претендовали на совесть — твоя судьба будет из самых трудных.

В пошлой писательской междоусобице, в пошлой денежке кормушки мы старательно не замечали, потому что признаться себе в этом нелегко, что произошло самое страшное, что только может произойти: обесценено Слово, и писательскому слову больше не верят. И верить больше не будут! И в новой капиталистически-колониальной России писателей и литературы, как мы понимали ее, больше вообще не будет, как нет ее ныне на Западе. Как это соизмерить с конкретной человеческой судьбой, когда человек сутью своей никем и ничем иным быть уже не может?!

Трудно смириться с этим, нам все еще кажется, что все это временно, а нужно привыкнуть к мысли, что это навсегда, по крайней мере, для нашего поколения. А не только на то время, как мы успокаиваем себя, что народ не нахватается порнухи, исторической и документальной литературы, пока не прочтет всех мертвых, которых при жизни не печатали, и в этом своя справедливость времени, хотя печатают их больше потому, что мертвым не нужно платить гонорара. Литературы не будет и потом. Потому что вместо Слова народом будет править Мамона, Вексель.

Мужество писателя. Проснешься ночью — и лучше бы не просыпаться…

Что вроде бы твоя собственная судьба, когда рухнула страна, когда в качестве заложника разорван на части русский народ, но сосет и замирает душа и по собственной судьбе. Уже не выйдет твоя даже набранная в типографии книга, не рентабельна она при нынешних ценах на бумагу, русские журналы и газеты в России становятся все тоньше и выходят они все реже и вот-вот могут совсем закрыться. Чтобы быть независимым, в том числе от вездесущей КПСС, последние годы ты нигде не служил, тем не менее, света белого не видел, в том числе и от общественной работы, потому что был общинно воспитан, а как ныне говорят, в духе ложного коллективизма гонорара хватало на более чем скромное существование. Твою полуголодную независимость разделяла семья, все надеясь вместе с тобой на лучшее будущее: вот выйдет, наконец, большая книга — и придет признание, и придет достаток. До этих лучших времен кое-кто откладывал даже детей и вообще более или менее нормальную жизнь. И вот вроде бы вышла большая книга, и появились какие-то деньги на сберкнижке. Можно было какое-то время не работать, съездить отдохнуть, даже за границу, где ты никогда не бывал, — но ты и теперь останавливаешь себя, потому что отложил эти несколько тысяч до лучших времен, чтобы иметь возможность спокойно сесть за следующую книгу.

И вдруг эти несколько тысяч буквально в течение нескольких месяцев превращаются в ничто, в среднемесячную зарплату среднего сотрудника коммерческого банка. Все твои планы, очередь на квартиру, дети, будущие книги, для которых ты жил, — все это летит к черту, И ничего другого ты уже не умеешь делать, это противоречит твоей сути. Писать, — нет сил, потому что все равно не опубликуешь. Идти служить? Куда? При стремительно нарастающей безработице? В желтые газеты? Не позволяет совесть. Да тебя и не возьмут. Да ты уже и стар для повседневной газетной работы, как и стар стать лесорубом, как и стар, чтобы, потомок крестьянина, начать крестьянствовать. Легче тем, как это ни парадоксально, кто дожил до пенсии, тем хоть не грозит умереть с голоду. Еще полгода назад можно было устроиться сторожем, корректором, но корректоров в новых издательствах нет, потому что в них вводят, как правило, компьютерный набор, сторожей в условиях надвигающейся тотальной безработицы уже перепроизводство, и ты живешь в ожидании неизвестно чего, а уходят последние деньги, а ночью не спишь, и все чаще к тебе приходят черные мысли. И никому ты больше не нужен: ни твоя бывшая так называемая общественная работа, задним числом понимаешь, что она тоже была хитро использована на разрушение страны, ни ты сам, потому что ныне каждый за себя, и это правило введено в ранг нравственного кодекса строителя нового очередного счастливого общества.

Leave a Comment

Ваш адрес email не будет опубликован.

Top