В 1912 году три русские экспедиции ушли в Арктику: ст. лейтенанта Г. Я. Седова, лейтенанта Г. Л. Брусилова, геолога В. А. Русанова. У каждой из экспедиций были свои цели и задачи, экспедиции отличались степенью подготовки экипажа, типом и надежностью судов, они уходили в разные сектора Арктики, но что их в конце концов объединило: все они закончились трагически. Исследователи, скрупулезно анализируя обстоятельства и причины гибели каждой экспедиции, приходили к тем или иным выводам, но практически никто из них не сделал главного вывода, что все три экспедиции были обречены изначально, задолго до выхода в Арктику. Потому что они не подозревали, что отправляются в Арктику в аномально неблагоприятный в ледовом отношении год, может, самый тяжелый на протяжении прошлого и будущего столетий. Что говорить о долгосрочном прогнозе в те годы, у нас и ныне: наука о климате не только не продвинулась вперед, но и, кажется, даже деградировала до шарлатанства: случись три холодных дня, весь ученый мир начинает вопить о всемирном глобальном похолодании, о новом ледниковом периоде, три дня жары — о глобальном потеплении, грозящем катастрофически повысить уровень мирового океана и уже чуть ли ни завтра затопить всю Европу, что об этом знал Гитлер от ясновидящего Гаусгофера и потому бросился на восток, в Россию, чтобы переселить туда немецкий народ…
Редактор готовящейся к печати моей книги «Загадка штурмана Альбанова» в 1981 году в издательстве «Мысль» С. Н. Кумкес, — добрая ему память! — столкнувшись в моей рукописи с умозаключением, что все три полярные экспедиции, вышедшие в Арктику летом 1912 года: Брусилова, Русанова и Седова — были заведомо обречены на гибель, потому что отправлялись в плавание, не зная того, в предельно аномальный в ледовом отношении год, вызванный неведомым нам циклическим дыханием Космоса, взяв с меня слово, что до поры до времени я буду молчать об этом визите, привел меня к вдове великого русского ученого А. Л. Чижевского, который еще совсем недавно жил среди нас, а мы не знали о нем, и труды которого были в СССР под запретом. Так я познакомился с некоторыми из них — за несколько лет до того, как его книгу «Земное эхо солнечных бурь» наконец издали в СССР, в научно-популярном издательстве «мысль», пусть с усеченными графиками и схемами, из них были изъяты ожидающие нас в недалеком будущем всплески космической активности, которые будут словно бичом ударять по Земле и в том числе вызывать природные и социально-политические, катастрофы. Логика изъятия была проста: раз мы не знаем о них, значит, они не случатся, тем более, что мы, живущие по Ленину, больше не подчиняемся законам Вселенной, наоборот, Вселенная подчиняется нам, а Бога мы вообще отменили. И я, пусть, торопясь, впопыхах, прочел его диссертацию доктора всеобщей истории «Исследование периодичности всемирно-исторического процесса», написанную еще в 1918 году и… не опубликованную до сих пор. Мало сказать, что я был потрясен. Впрочем, за пределами СССР многие работы Чижевского были известны, но и там из них не сделали никаких выводов. А потом живущий со мной в одном доме геолог Ф. Ф. Чебаевский дал мне прочесть коротенькую, всего в три страницы, статью своего коллеги, геолога Г. Ф. Лунгерсгаузена «Периодичность в изменении климата прошлых геологических эпох и некоторые проблемы геохронологии», опубликованную в 1956 году в «Докладах Академии Наук СССР», и, наверное, стоившую многих толстенных монографий, но, увы, практически, кроме геологов, никем не замеченную. Продолжить дальше свои исследования в этом направлении Генрих Фридрихович не успел. Будучи главным геологом Всесоюзного аэрологического треста, он практических все лето проводил в экспедициях, только зимой его можно было застать в его кабинете в проезде Сапунова напротив Кремля, Он умер в глухой эвенкийской тайге от элементарного аппендицита и по причине чрезвычайной скромности, долгое время терпел боль, а потом, когда все закончилось перитонитом, вертолеты не могли подняться из-за густого тумана. Через много лет после своей смерти он спасет меня после катастрофы вертолета глухой осенью в охотской тайге в 250 километрах от Оймякона, единственно известного как второй полюс холода на нашей планете. Достаточно мне было к радиограмме, отправленной по рации эвенов-оленеводов, может быть, нескромно добавить, что некогда я писал о Генрихе Фридриховиче Лунгерсгаузене, чтобы его бывшие подчиненные, заканчивая полевой сезон и уходя до весны из этого района, поставили в вертолет дополнительные баки с горючим и пошли искать меня уже через покрытые глубокими снегами перевалы грозного хребта Сунтар-Хаята.
Во мне накапливалось знание, которое, к моему удивлению, почему-то старались не замечать. Более того, во мне копилось очевидное знание, которое, по всему, было дано человеку если не изначально, то очень давно и которое мы как бы специально сделали для себя запретным и не только по политическим мотивам — так, обманывая себя, словно страус, затолкав при опасности голову в песок, легче жить. А тем временем драгоценное время стремительно уплывало, как песок из песочных часов.