Потом был взрыв на химическом комбинате в Бхопале, в Индии, Но мало кто понял, что это был не просто взрыв, он подтвердил, что наступила эпоха гигантских техногенных катастроф. Чудище, взращенное безнравственным гением человека, давно уже начало выходить из-под его контроля, а мы строили все более и более мощные химические комбинаты, гидро- и атомные станции, газопроводы… — и вот наступил предел, накопилась своего рода критическая масса, соответствующая массе, если можно так выразиться, падения нашей нравственности, когда начинается необратимая цепная реакция, и только дураку, наверное, не было ясно, что в скором времени начнут взрываться не отдельные цехи, а целые заводы, энергетические станции, города…
Потом был Чернобыль — грознейшее из последних предупреждений. Сначала мы испугались, а затем занялись самоуспокоением и постепенно привыкли. И на радиоактивное заражение, обрушившееся на страну, на планету, стали смотреть чуть ли не как на легкий грипп.
Потом на моей родине, в Предуралье, взорвались два встречных поезда, и не просто встречных, а № 212 «Новосибирск-Адлер» и № 211 «Адлер-Новосибирск». Случайно ли даже по теории вероятности такое совпадение? Они ведь и встретиться-то по расписанию должны были в другом месте, но один задержался на предыдущей станции, высаживая роженицу, второй — по другой подобной причине.- разве это был не мистический знак нам? Даже если это случайное совпадение, то оно только доказывает вероятность будущих технических катастроф.
Но наступившая эпоха технических, а следовательно, и экологических катастроф в то же время, а не исключено, что и прежде всего, — может стать эпохой глобальных природных изменений, по действию своему равных катастрофам, и природные катаклизмы будут усугублять или даже вызывать первые. Может случиться так, что начнет взрываться сама суть человека, она не выдержит выпавшего на его долю и вызванного им самим психического напряжения. С душой человека могут произойти вещи не менее страшные, чем Чернобыль. Человек потеряет веру в будущее, он потеряет чувство защищенности, он будет жить в постоянном предчувствии своего конца. Он не будет больше строить — уже не строит, инстинктивно чувствуя это — домов в расчете на своих внуков и правнуков. В самой большой стране на планете синхронно с очередной вспышкой геокосмической активности может вспыхнуть очередная революция, может, не столь кровавая, но не менее страшная по своим последствиям. Большинство людей в такие периоды истории как бы повисают в пустоте, они как бы остаются без компаса, часть их, пусть меньшая, освобождается от совести, от нравственности, от сдерживающих начал, но она начинает навязывать свои условия большинству.
Еще лет двадцать назад я завел папку, в которую стал складывать вырезки, выписки о природных катастрофах, в том числе бывших в глубокой древности, о геокосмических процессах, неуловимых для одного или даже нескольких поколений людей. Уже тогда мне стало ясно, что человечество приближается к периоду коренных своих испытаний. И подобное в нашей человеческой истории уже было не раз, только мы, сознательно или бессознательно, успешно забыли об этом. Или, как говорил Экклезиаст: «Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое», но это было уже в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прошлом; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, кто будет после». Но, если верить неумолимой, то плавно или резко поднимающейся, то опускающейся кривой графика пароксизмальных космическим всплесков, обрушивающихся на планету, то, что нас ждет, пусть еще в сравнительно далеком будущем, если и было, то, может, только раз в человеческой истории — примерно 8000 лет назад.
Лет 15 назад я начал писать свой первый и, как решил для себя, единственный в жизни так называемый научно-фантастический рассказ. Не потому, что поддался поветрию научно-фантастических поделок, а по причине, что другими средствами тогда при существовании жесткой цензуры невозможно было сказать о том, что я хотел сказать. Впрочем, сам Достоевский не гнушался этого жанра. Правда, трубя во все трубы, что он великий и гениальный (хотя отчасти и реакционный), мало кто к нему прислушался. К сожалению, большинство из того, от чего он нас предостерегал и что предсказывал, что касается человеческих отношений, с нами случилось. Я думал написать рассказ в дней этак в 5-10 и в 5-10 страниц. Ныне этот опус, который я так и не окончил и который неведомо как назвать, романом, эссе, философским трактатом, составляет более 1000 страниц, и конца ему нет. Многое в моем опусе уже сейчас мне кажется наивным, многое стало общеизвестным, во многом я ушел в частности, ненужные в таком важном деле, мне не хватило ни мужества, ни таланта, ни здоровья сосредоточиться на самом главном. И так как, скорее всего, я этот опус я так и не закончу, и уже потому маловероятно, что он увидит свет, я хочу некоторыми основными мыслями поделиться. Самым страшным для меня было, когда мои вчерашние наивные догадки, которые, я надеялся, были не более чем плодом моего воспаленного воображения, сегодня, когда многие документы и свидетельства стали доступными, подтвердились, мало того, все оказалось гораздо страшнее. И такое чувство, что уже время ушло, что уже поздно, что мы, не заметив, переступили роковую черту, вернуться обратно за которую уже невозможно. Потому что обрушить в хаос страну, а затем весь мир при общем крайнем напряжении может уже какая-нибудь «мелочь»: взрыв на химическом заводе, «хлебный бунт», в том числе искусственно вызванный, это уже было, забастовка шахтеров, не подозревающих, что они слепое оружие в чьих-то, может, тоже слепых руках… Нет, я наивно не обольщаюсь, что сказанное мною остановит мир от роковых шагов, но в то же время этой наивной и святой мыслью жила вся русская литература: пусть не весь мир, но, может, заставит задуматься несколько тысяч человек, ну, пусть тысячу, пусть даже сто, ну, пусть даже одного человека.
