— А он должен пройти эти километры, не попасться по пути милиции и КГБ, которые сориентированы на розыск сбежавшего из-под стражи опасного преступника, обозначить выполнение боевой задачи, не заболеть по дороге, обеспечивать себе пропитание и т.д. и т.п. Чему здесь удивляться? Диверсанту выжить в экстремальных условиях все равно, что пианисту развивать беглость пальцев. У каждого своя работа.
— Хорошо, тогда чему учил спецназовцев ты?
— Самым элементарным вещам. Как не отравиться в полевых условиях, противоядию от укусов, всяких гадов, насекомых, самому себе сделать перевязку, укол… Курс молодого бойца.
— А чему спецназовцы обучали медика?
— Я предпочел бы не отвечать. Я — пенсионер и все забыл.
— Давай смоделируем ситуацию. Группа идет на боевое, не на учебное, задание. По дороге произошел несчастный случай, в результате которого один из членов группы тяжело ранен. От базы ушли, уже порядочно. Что делать?
— Все зависит от роли раненого. Если без него выполнение задания невозможно — группа возвращается. Но это маловероятно, потому что функции членов группы обязательно дублируются. Значит, группа продолжает выполнять боевую задачу.
— Но ведь в нашей условной ситуации раненый не может двигаться. Группа потеряет темп, неся его.
— А кто тебе сказал, что его несут с собой.
— За ним, что, с базы присылают врача?
— Кто-то остается с ним. Просят помощи с базы, если нет запрета на выход в эфир, чтобы не запеленговали. Если нет, ждут возвращения своих, если они, конечно, вернутся…
Здесь мне почему-то расхотелось дальше расспрашивать Доктора о диверсионных частях спецназа. И я перешел на экзотику, его зарубежные вояжи. В общей сложности за его спиной семнадцать командировок.. Но отнюдь не в семнадцать стран. География поездок ограничивалась «горячими» точками восьмидесятых: Ангола, Мозамбик; еще несколько африканских и азиатских стран. По словам Доктора, опять-таки ничего интересного не происходило. В какую-то страну на пару месяцев приезжала группа военных советников, которая, естественно, участия в военных конфликтах не принимала, а обучала специалистов национальной армии. Функции Доктора распространялись на своих коллег. И в заслугу он себе ставит то обстоятельство, что ни в одной из командировок ни один советский специалист ни разу не заболел чем-нибудь тропическим. Не было даже простого расстройства желудка. Сам Доктор объясняет это чрезвычайно просто: во все командировки он брал с собой большой запас медицинского спирта. И постоянно «обеззараживал» изнутри всю свою команду.
Когда я спросил, как воспринимали учебу африканские военные и насколько соответствовал уровень их подготовки уровню нашей техники, на которой они воевали, Доктор выдал афоризм: «Негра нельзя научить, его можно выдрессировать».
На Кубе, оказывается, самым запоминающимся был вопрос встречающего: «Вы туалетное мыло и духи привезли?». За флакончик советской «Красной Москвы» с тобой пошла бы кубинка, место которой на подмостках мирового конкурса красоты, а за брусок мыла — все остальные. «А нам на инструктаже ничего про это не сказали. Вот и приехали с пустыми руками».
Так, балагуря и посмеиваясь. Доктор рассказывал о выполнении им «интернационального долга».
Один-единственный раз он раскрылся, вспомнив, как однажды в Анголе, во время боевых действий, одна бригада, в тысячу человек, ночью снялась с позиций. Участок фронта в несколько километров остался оголенным. Его неделю держало двадцать военных советников из СССР. Они настолько ловко сымитировали, будто бригада никуда не уходила, стоит на месте, что у противника не возникло ни малейшего подозрения, что перед ними не подразделение ангольцев, а всего двадцать русских. Спать тогда приходилось от силы два-три часа в сутки.
В бестселлере все того же Суворова говорится про подписку, которую дает гэрэушник: не встречаться, не писать, не рассказывать и еще четыре «не». Вспомнив об этом, я мысленно поставил диагноз Доктору: безнадежен, не «расколется».
Куда более словоохотливым сделался он, когда мы заговорили о югославской проблеме.
— Как добирался до Сербии?
— О, это чрезвычайно просто. Я тогда жил еще в Ужгороде, в Западной Украине. Выезжаю в Венгрию, пересекаю ее, добираюсь до югославско-венгерской границы. На КПП подхожу к югославскому пограничнику: «Хочу записаться волонтером». «Братушка, проходи».
В двадцати метрах от КПП — стол, за которым записывают добровольцев.
— А почему к сербам? Ты ведь по национальности татарин, и югославские единоверцы оба раза предлагали тебе за подбитый танк в четыре раза больше, чем сербы, — восемь тысяч долларов?
Присягал я Советскому Союзу, жена у меня украинка, себя считаю россиянином. Мне за державу обидно: Россия во все времена помогала Сербии, а в этот раз отдала на растерзание Америке.
Я готов был бесплатно воевать, на сербской стороне. Но Советского Союза уже не было, нужно было вытаскивать с Западной Украины семью, я уже тогда видел, чем это кончится. Много говорят о невыполнении Югославией международных соглашений. Я свидетельствую обратное. Объявляется о прекращении огня. День-два все спокойно. Потом на позиции появляется неприятельский танк, снующий, словно «челнок» Черномырдин, туда-сюда. Сербы огня не открывают. Танк начинает обстрел позиции. Сербы молчат. На следующий день история повторяется. К концу недели сербам это надоедает, ибо миротворцев, способных пресечь провокацию, ни днем с огнем, ни ночью со свечами не сыщешь. За дело берутся такие, как я, пришлые истребители танков: сербам нельзя нарушать соглашение. Возвращаюсь в Ужгород, раскрываю «Известия» и читаю, что сербы в очередной раз нарушили соглашение о прекращении огня, уничтожив танк. О том, что этот танк неделю провоцировал сербов и первым открыл огонь — ни слова.
