Рассказ «Учитель черчения»

Неожиданно пришел ко мне парень, геолог-нефтяник, который — теперь, поди, уж лет десять назад — еще студентом-первокурсником работал у меня в спелеологической экспедиции.

— Знаете, какое дело, — замялся он. — Я хотел познакомить вас с одним человеком. Ему помочь бы нужно. Простой учитель черчения в школе, а вот показал тетради — у меня в институте с высшей математикой всегда порядок был, — и ничего понять не могу. Дал посмотреть знакомому математику, доктору наук из университета, — и он ничего понять не может. Ответы у задач, говорит, правильные, а как он пришел к ним, не знаю. А другие задачи не проверишь, потому как они до сих считаются не решенными. Шарлатанство, говорит, какое-то. А я чую — нет, не шарлатан он. Мы живем в одном дворе, я его с детства знаю. Просто странный он немного, как не от мира сего, что ли…

— Ну а я-то чем могу помочь? — не понял я.

— Понимаете, он утверждает, что создал теорию единого поля и выразил ее в единой формуле. Эта теория объединяет в одно и объясняет все открытые на сей день законы физики и математики, все законы пространства и времени. Он совсем в ином свете и элементарно просто, что школьнику будет ясно, объяснил мне теорию электромагнитного поля. И теорию относительности Эйнштейна, над которой мы все мучились. И теорию квантов… Как человек, прослушавший вузовский курс физики и математики, я понимаю, что это абсолютная чушь, но, когда он мне начинает объяснять с карандашом в руке, я подчиняюсь его логике и ничего не могу возразить. Это гораздо убедительнее, проще и в то же время глубже, чем те законы, что мы зубрили. Сложные математические задачи он решает в несколько секунд. И все законы природы в конце концов сводит к одному, они лишь как частные случаи его…

— Но чего ты от меня-то хочешь? — недоуменно пожал я плечами, в эти дни я был очень занят. — Я же не физик, а с высшей математикой в отличие от тебя вообще не знаком.

— Ну, может, напишете о нем. Кто-нибудь из ученых обратит внимание. По молодости он куда-то толкался, но от него отмахнулись. И теперь уже никуда не обращается. А вдруг… — замялся геолог-нефтяник. — Пусть не гений, но, может, большой талант. А так — зачахнет в школе. Ему уже за пятьдесят…

Открыть миру гения или хотя бы большой талант было, конечно, соблазнительно, и я внутренне чуть было не загорелся, как загораюсь всегда, а потом страдаю от этого, но вовремя охладил себя: во-первых, это действительно, скорее всего, элементарное шарлатанство, а во-вторых, до черта своих дел, и так всю жизнь занимаюсь устройством чужих, и я отказался.

— Но, может быть, я все-таки приду с ним? Если сами писать не будете, может, с кем познакомите?

— Нет! — покачал я головой. — Извини, совершенно нет времени. И не разбираюсь я в этом.

— Жалко, — искренне огорчился геолог-нефтяник. — А я вот и тетради у него взял. — Парень явно был разочарован во мне и не мог этого скрыть.

— Ну, под каким-нибудь предлогом отдашь обратно. — Мне стоило большого труда остаться непреклонным.

— Да я утром улетаю на Север — и почти на полгода, — отводя глаза, объяснил геолог-нефтяник. — Как же быть?.. — размышлял он вслух, явно рассчитывая, что в конце концов я сдамся. — А сейчас вот к матери в деревню еду, у бабки она там. Вещи у меня уже в аэропорту… Может, я все-таки оставлю тетради у вас, не тащить же мне их на Север, а он зайдет и заберет?

— Ну, ты хоть говорил ему, что покажешь их мне?

— Нет. Точнее, как-то раньше предложил познакомиться с вами…

— А он?

— Сначала вроде бы согласился, а потом отказался. Но это только из-за скромности, — заторопился геолог-нефтяник. — Кому не хочется, чтобы его труд по праву оценили! Он сам мне об этом говорил однажды.

— Не нравится мне что-то эта история! — Я чувствовал, как во мне начинает расти раздражение. — Без разрешения хозяина брать тетради, кому-то тайком их показывать… Ну что я ему буду объяснять, как они попали ко мне?

— А ничего не нужно объяснять… — Парень был не рад, что пришел ко мне. — Скажете, что я торопился на самолет и не успел занести. — Он явно не ожидал от меня такого решительного отказа помочь в человеческой судьбе, прятал глаза, и губы его по-детски дрожали от обиды. — Да я ему сейчас позвоню. Не везти же мне теперь их в Нижневартовск… А я так был уверен, что вы заинтересуетесь… — снова начал было он.

Но я отмолчался.

Молчал и телефон. И, досадуя на себя, на вечно мешающую мне сговорчивость, я согласился оставить тетради, чтобы передать их при случае не известному мне школьному учителю черчения, скорее всего — тихому помешанному.