Рассказ «Учитель черчения»

— Но зачем же вы тогда мне это рассказываете? — прервал я его, скорее из-за страха, чем из любопытства: мне становилось не по себе, когда он начинал говорить сам с собой. — Если боитесь, что ваше открытие может быть использовано в целях войны?

— Ну, во-первых, — криво усмехнулся он, — я надеюсь, что вы тоже приняли меня за сумасшедшего. Да-да!.. А если нет — надеюсь на вашу порядочность. Я читал вас и надеюсь, что ваш идеал не расходится с тем, какой вы проповедуете в своих книгах. Что вам не захочется стать известным таким вот образом.

— Ну, хорошо, а почему вы, в таком случае, вообще показываете эти тетради и даже даете в руки таким людям, как этот геолог-нефтяник? Он хороший парень, но ведь в стремлении помочь вам он мог отдать их кому угодно.

Учитель черчения опять криво усмехнулся.

— Знаете, бывают минуты слабости, — признался он. — Как это вам лучше объяснить?.. Когда тоже хочется славы, что ли… Что, вам ее не хочется? — снова поймал он меня своими неестественно большими и медленными глазами. — Чтобы тебя все узнавали. Чтобы, поехав в несколько лет раз в Москву, можно было свободно устроиться в гостинице, а не мыкаться ночь на Казанском вокзале. В конце концов, чтобы у тебя была приличная зарплата, да-да! Мне, конечно, глубоко наплевать на все это, но ведь, с другой стороны, я среди людей живу и семья у меня. Так-то ничего… Но… но вот выпью иногда — да-да, — усмехнулся он. — Признаюсь, водится за мной, хоть и редко, такой грешок… Увы, наследственность, так просто от этого не отделаешься… И так захочется славы!.. И чтобы лауреатом каким-нибудь стать. Теперь ведь как: не думают, для каких целей будет использовано открытие, ночей не спят, лишь бы лауреатом стать. Лауреатом, да-да!.. И чтобы непременно тебя по телевизору показали… Вот в один из таких моментов я и отдал тетради нашему общему знакомому. Парень он хороший, видите, помогать мне бросился. А я в это время, обливаясь холодным потом, искал его. А потом даже обрадовался, что не у меня они. Так надежнее: улетит на полгода на свой Север — и по крайней мере полгода не будет у меня соблазну кому-нибудь их показать, да-да!.. Вы спросите, почему же я их не уничтожу? Может, все то же тщеславие, я же среди людей живу. Или надежда… По крайней мере я так себя обманываю… Что придет время, когда их можно будет безбоязненно показать людям. И они действительно приобретут невиданное до сих пор могущество. Вот почему, наверное, я до сих пор их не сжег… Хотя, впрочем… — Он опять усмехнулся. — Особенно опасаться-то и нечего. Ведь все равно принимают за сумасшедшего. Хоть на улице кричи — посмеются, да и все… Признаюсь, как-то по глупости я послал свои тетради в Академию наук, а наутро на почту бегал, как Остап Бендер за своим миллионом, — забрать, если не успели отправить. Но, оказывается, зря я переживал. Из академии ответили: такого не может быть, потому что быть не может. До этого я еще чего боялся: а вдруг еще кому-нибудь в голову придет — и опередит меня! И тайну разгласит, и вся слава ему достанется, да-да!.. Почему бы не прийти, раз мне пришло. А тут успокоился: нет худа без добра — и тому так ответят.

Учитель черчения посмотрел на часы.

— Простите, я отбираю у вас время. Я надеюсь, что все останется между нами. Давайте договоримся, — печально улыбнулся он, — что вы имели дело с сумасшедшим, тем более что вы все равно приняли меня за сумасшедшего. Да-да, не отказывайтесь… Я, конечно, безнравственный человек, но я обещаю вам, что больше не повторю этой ошибки… Сказать, что вы сейчас думаете? Не может быть, чтобы у него второго экземпляра не было, по себе знаю, да-да… Был у меня второй экземпляр, вы правы. Его я и посылал по всевозможным инстанциям. Но жена в макулатуру сдала, когда я в больнице находился. Божится, что случайно. А я знаю — специально. И не в макулатуру, а сожгла. Она ведь женщина, и ум ее, над которым мы часто смеемся, от сердца… А я безнравственный человек, — повторил он.

— Почему безнравственный? — не понял я.

— Да как вам сказать… — замялся он. — Это долго объяснять.

— Ну а все-таки?

— Видите ли… то, что я сейчас скажу, вам покажется еще большим бредом. Да-да, но не смейтесь, пожалуйста! Посмеетесь потом, когда я уйду. Если это вам и тогда покажется смешным. Но, уверяю вас, это гораздо серьезнее, чем вы даже можете предположить, да-да!.. Вы спрашиваете, почему я безнравственный человек? А потому, что в силу определенных причин я обладаю большей степенью знания… Или, может, мои знания несколько в иной плоскости, но уровень моей нравственности не соответствует этому знанию. Вам это трудно понять. Как это вам объяснить? Я, может быть, отношусь к той категории ученых, о которой у нас принято презрительно говорить: алхимики. Алхимики, да-да! — видя, что я не смог скрыть улыбки, — повторил он. — Я же предупреждал, что вам это покажется еще большим бредом, — усмехнулся он, но глаза его не смеялись. — Но теперь уж слушайте, раз потянули меня за язык. Официальная наука путем подлога и навета сумела опорочить алхимиков. Чтобы люди не поняли, где истина, а где ложь и тщеславие. А потом уж все пошло по инерции. И так до сих пор. Какое представление у нас об алхимиках? Невежественные средневековые фанатики, прячущиеся от людей в полутемных подвалах. Пытающиеся путем различных физических и химических манипуляций превратить свинец в золото. Вот типичный образец мышления нашей науки. То есть свои тайные мысли она приписала другим. Она очень бы хотела сама делать из свинца золото, но знает, что это невозможно. А это невозможно только для нее.