Сомов то и дело смотрел на часы. Дело осложнялось тем, что самолет был не ежедневный. Следующий только через три дня.
– Если не будет билетов? — спросил Сомов Юсупова.
— Не знаю даже, что и делать, — задумался обычно решительный Юсупов. — Время, конечно, мы потеряли. Скоро там уже ляжет снег. А рядом — Оймякон, второй полюс холода на планете. Не лететь — жалко, деньги пропадут. И будет ли еще случай. Не будет билетов, тогда и думать будем. Но с билетами им — хотя Сомов тайно уже мечтал об обратном — повезло. Повезло им и в другом: Юсупов сумел миновать досмотр — к рюкзаку у него, ловко замаскированный под штатив для теодолита, был приторочен кавалерийский карабин, а разрешение на него у Юсупова было просрочено еще Бог весть когда.
— Все будет хорошо, — когда взлетели, успокоил Юсупов. — Я так загадал; если повезет с билетами, если сумею протащить карабин, то и дальше повезет. На вот почитай, куда летим. Из одной книги переписал. Первым из Оймякона на Охоту прошел атаман Андрей Горелый в 1646 году. Это из его донесения. В позапрошлом году я как раз его путем шел.
— Тогда у тебя Семенов кашей обварился и ты оставил его одного в охотничьем зимовье? — ухватился Сомов.
— Да, растяпа, залез ногой в ведро с кашей, — отмахнулся Юсупов.
— Неужели совсем идти не мог? — не отставал Сомов.
— Да куда — по тем-то болотам! — по-прежнему неохотно ответил Юсупов.— А тащить — только время терять. Лучше самому выйти, а потом уж его вытаскивать. Но повезло, мы еще не успели выбраться к Черпулаю, а его уже случайный вертолет подобрал… Со времен Горелого там мало что изменилось, — напомнил он о выдержке из книги. — Омокон-река — это Оймякон, а Собачья — Индигирка. Ламуты — это и есть эвены. В XVIII веке этим путем еще Сарычев проходил, но я не сумел достать его книги.
Сомов стал читать:
«Из расспросных речей казака Андрея Горелого о своей службе.
…И с той де Омокона-реки тот Михалко Стадухин посылал его. Ондрюшку, с товарищами, с служилыми людьми, которые тут наперед их были, с осмьнадцатью человеки да с ними же якутов человек з двадцать с коньми через горы на Охоту реку на вершины… А тех де тунгусов, ламутцких мужиков, по той Охоте реке вниз к морю кочюют многие люди оленные, а ходят на тех оленях аргишами. И дороги у них учинены большие пробойные. И они де по тем аргишским дорогам ходили вниз той Охоты реки к морю… И по той де Охоте реке соболя и всякого зверя много и реки рыбные… Через они ту реку на лошадях бродили, и едва лошади в той рыбе перебрели. А река быстрая и тою де быстредью рыбу убивает и на берег выметывает много и по берегам той рыбы, что дров лежит… А бой у них лучной, стрела-копейцы костяные, а бъютца на оленях сидя, что на конях гоняют. И в те де поры у них, служилых людей, ранили двух человек… И те де ламутцкие мужики дали государю ясаку пластин и соболище с тридцать. А после их на ту Охоту реку служилых людей не послано никаво…»
— Обрати внимание: «…едва лошади в той рыбе перебрели». Сейчас ее, конечно, поменьше, но все равно — поесть можно…
— Но ты меня, как Семенова, нигде не оставишь? — возвращая записную книжку, вернулся к прежнему Сомов.
— Опять ты за свое,— усмехнулся Юсупов. — Какой разговор…
О взаимоотношениях Сомова с Юсуповым надо сказать особо. Однажды они уже были вместе в подобной дороге. Впрочем, та, на Камчатке, была посложней: они шли тогда с группой туристов-спортсменов из поселка Ключи через Ключевскую группу вулканов к Кроноцкому озеру.
После той дороги они не только не стали друзьями — у них, кроме, может, неосознанной тяги к дорогам в края звонкие и необжитые (Сомов в детстве мечтал стать геологом, но сказалось тяжелое послевоенное детство — и из-за плохого здоровья и зрения он вынужден был поступить на журналистику), не было ничего общего: ни в характерах, ни в интересах — более того, маршрут тот закончился не то чтобы ссорой или взаимной неприязнью, а каждый решил про себя, по крайней мере, Сомов, что больше в подобную дорогу они вместе никогда не пойдут: слишком разные они люди, а почему — долго объяснять.
Одно время они лишь сухо здоровались, а потом несколько лет вообще не виделись: Сомов путешествовал больше по операционным столам, а Юсупов, оставив преподавание в школе — как в свое время оставил летное училище — и семью, с группой художников-реставраторов работал где-то в Крыму, теперь он твердо решил, что его призвание — стезя художника. Надо было не то чтобы остепениться, а смириться с реальностью, приспособиться к жизни, что ли, но Сомова, несмотря на категорический запрет врачей, по-прежнему тянуло в дальние дороги, куда-нибудь в малообжитые края отечества. «Неужели в моей крови какие-нибудь новгородцы?» — вспоминая говор своей суровой бабки по отцу, не раз задумывался он. Но один разве куда отправишься, а спутников надежных — и не просто надежных, а которые щадили бы твои полупротезные ноги — не находилось, да и не хотелось кому-нибудь быть в обузу. И вдруг весной в самый разгар дорожной тоски, Сомов на улице столкнулся с Юсуповым.
