— Эта ветка уже старая, вчера сломана. Беги снова.
И я еще несколько дней стыдился смотреть ему в глаза…
А бегал я не только утром. И каждый день вечером: перед заходом солнца — только уже по другой дороге, тоже трудной… Но все равно настоящего бегуна из меня не получилось. Отец мой лучше бегал, он догонял горного барана, ножом убивал.
— Ну да?! — не поверил Юсупов.
— Спроси отца Даши. Он тоже горного барана мог догнать. Раньше все хорошо бегали. Какой же ты пастух тогда! Да и сейчас: вон, Василий, когда к нам в гости приходил — разве он шагом шел? А ты видел: разве он устал или вспотел? Разве так, как мы сейчас идем, он за день туда и обратно успел бы?.. Мой отец редкий был бегун. Все так говорили. Бывало, когда я еще совсем маленький был, пойдем в гости. Далеко, километров двадцать — тридцать. Он котомку на спину ложит, и у меня маленькая котомка. И сразу же начинаем бежать. Как только не видно нас становится, он садил меня на плечи и бежал так. Он несколько часов без отдыха мог бежать. Как близко к соседям подбегает, опускает меня на землю: «Теперь вместе побежим». Прибегаем в стойбище, и все нас хвалят: какие сильные бегуны. Жалко, рано умер. Потом я у дяди, у брата матери, рос… Однако, пошли. Холодно так сидеть…
Путь нам преградила глубокая тихая протока — это уже был Кухтуй. Сомов невольно залюбовался, как хрустально-чистые струи бесшумно полоскала в своей глубине длинные зеленые водоросли. И Сомов невольно подумал: Кухтуй впадает в море как раз около Охотска, а устье Охоты, хоть по ней и назван поселок, немного в стороне.
Юсупов, в поисках перехода, пройдя вдоль протоки влево и вправо, долго не раздумывая, сбросил сапоги, брюки и, приплясывая по снегу, пошел в воду. Валера, покачав головой и засмеявшись, — за ним.
— А я? — спросил Сомов.
— И ты так же,— сказал Юсупов.
— Но ты же знаешь, что я не могу лезть в воду. Тем более без крайней нужды.
— Тогда обходи кругом, вон вдоль отрога,— не оглядываясь, бросил через плечо Юсупов.
У Сомова сразу упало настроение. Был прекрасный солнечный день: сверкали снега, шлось и дышалось легко, а настроения уже не было. Как же они пойдут до Черпулая, если Юсупов, без всякого сомнения, оставил его у первой же протоки?
Чувствовалось, что Василий рад гостям. Не знал, куда усадить в своей маленькой, вдвое меньше, чем у Валеры, палатке.
— Нам не тесно, — засмеялся он. — Валера – другое дело, он — бригадир.
С гордостью стал показывать рукоделье жены — камаланы, искусно отделанные оленьим мехом разного цвета коврики. — Говорят, в Хабаровске в музее ее камаланы висят. Дом такой большой. Люди приходят, смотрят,— пояснил он. — Однако, как это — в художники, что ли, собираются ее принимать. Не знаю, точно как называется. Бумагу сейчас достану.
— Уж не в Союз ли художников? — удивился Сомов.
— Вот-вот, в его самый.
— Союз художников? — ревниво переспросил Юсупов. — Не может быть.
— Однако, вот бумага. Смотри.
— Да, — с видимым равнодушием протянул Юсупов.
Сам он только еще мечтал стать членом Союза художников.
— Уже несколько раз звали в Хабаровск, да стесняется вот, боится самолетов. Ни разу никуда не летала, даже на вертолете.
Коврики на самом деле были прекрасны. Сомов долго любовался ими, как тонко, с каким вкусом были подобраны разные оттенки цветов оленьего меха! Вроде бы просто, а попробуй.
— Тоже мне — член союза! — когда они вышли просвежиться, не выдержал Юсупов. — Примитивизм сейчас в моде. К тому же малая народность. Видишь ли, первый эвенский художник.
Сомов промолчал: надо же, как заело это его.
Снова сидели в теплой и немного душной палатке. Сомов расспрашивал Василия о верховьях Колымы: магически притягивала его эта река.
Стороной неожиданно прошел то ли самолет, то ли вертолет. Выскочили из палатки — тишина. Уже галлюцинации? Нет, Василий подтвердил, действительно стороной прошел вертолет.
— А вдруг за нами? А нас нет, — забеспокоился Сомов.
— Да тут же рядом. Скажут, что ушли сюда. Что стоит вертолету! — успокоил Василий.
Включили «Спидолу»: пел Муслим Магомаев — арии из итальянских опер. Даже немного странно было слышать это здесь, среди белого безмолвия суровых приполярных гор.
Вдруг залаяли собаки, Василий выглянул наружу — еще гости: Иннокентий с женой. Для Сомова полной неожиданностью было, что жена Василия, Люба, дочь Иннокентия от первого брака. Сомов тайком присматривался к Иннокентию, о котором столько слышал от Юсупова. Вроде бы мужик как мужик. Только уж одет для пастуха слишком цивильно и неестественно как-то, да и держится больно степенно, как бы со стороны за собой наблюдает, говорит неторопливо, каждое слово взвешивает. Со стороны можно подумать, не Василий, а он хозяин палатки. К удивлению Сомова, Юсупов и виду не подал, что между ним и Иннокентием в свое время что-то произошло.
