В пять, разумеется, на связь никто не вышел. Теперь ждать утра. В понедельник обязательно все бригады выходят на связь — и, наверное, наконец, что-то прояснится.
Утром выяснилось: вертолет до сих пор не нашли. Бригады обменялись новостями, и рация замолкла до вечера.
Юсупов с Сомовым засобирались домой, на Охоту, — надо было на всякий случай успеть к вечерней связи.
У Василия Юсупов выпросил висевшую у палатки большую оленью шкуру.
— Это тебе, — пояснил он Сомову, — чтобы теплее было спать. Что скис?
Василий, даже уже провожая, упрашивал остаться хотя бы до утра.
— Ну, Василий Федорович, огромное тебе спасибо! — на прощанье крепко и искрение пожал ему руку Сомов.
— За что? — засмеялся Василий.
— За все… — не сразу нашелся Сомов. — За душу твою. Даже не знаю, как с тобой рассчитаться.
— Ты что, — улыбнулся Василий. — Я ее тебе подарил.
— Но, может, тебе потом что прислать? Когда домой вернусь?
— Нет, не надо…
— Ну а все-таки? — Сомов видел, что Василий колебался.
— Ну, если бы колокольчик как у Валеры, больно хороший. Такой голосистый…
На следующее утро Сомов пошел с Валерой ремонтировать дарпир — изгородь из лиственничных жердей, огораживающую олений выпас. Любопытна технология пастьбы оленей, выработанная на охоте многими поколениями эвенов. Долина Охоты с обеих сторон стиснута высокими грядами-хребтами труднопроходимых гольцов, и путь оленьим стадам только вверх или вниз по реке, за исключением нескольких перевалов. Поэтому эвены через определенное расстояние — от пяти до десяти километров — перегораживают жердями долину реки от хребта до хребта, в том числе и редкие проходимые перевалы. И происходит как бы своеобразное шлюзованье оленьего стада. Летом, когда оленей донимает гнус, стадо отгоняют в самые верховья Охоты, к студеным якутским перевалам, где и летом не везде тает снег. К осени, по мере наступления холодов, стадо постепенно перегоняется из одного загона в другой вниз по реке, для этого в нижнем дарпире делается большая дыра, и оленей от верхнего дарпира начинают беспокоить собаками. Так вот, Сомов с Валерой пошли чинить верхний дарпир, каким-то образом в одном месте он оказался дырявым, и часть оленей ушла вверх по Охоте. Надо их искать, но не с кем оставить стадо. А от Юсупова с Сомовым в таком деле мало толку.
— Как только Гриша придет, пойду искать оленей, — за завтраком сказал Валера.— С вами до Черпулая, наверно, не смогу пойти. Пойду только до гатоги, и так туда опоздал.
Гатога — как в свое время объяснил Сомову Юсупов, уже бывший здесь в третий раз, название реки, ниже Дольной впадающей в Охоту. Впрочем, так называлась она и на одной из их плохоньких карт-схем, выпрошенных Юсуповым у работавших в этом районе несколько лет назад гляциологов, но из разговоров с Валерой Сомов с недоумением выяснил, что гатог много: там гатога, здесь — гатога, у Черпулая — гатога. Оказалось, что гатога не названье реки, а любая река, куда идет на нерест красная рыба и где эвены заготавливают ее на зиму, как для себя, так и для оленей и собак.
До дарпира оказалось километров восемь, а не три, как утверждал Валера. Впрочем, не утверждал. «Может, три»,— неуверенно ответил на вопрос Соиова, когда они собирались в дорогу. Сколько же тогда километров до Черпулая?
На обратном пути на одной из полян Валера остановился, огляделся, стал что-то искать во мху, вышел к берегу реки, снова вернулся. Он то хмурился, то вдруг мягкая улыбка слетала с его губ. Нагнулся, поднял какой-то камешек, долго его рассматривал, осторожно снова положил на землю.
— Что, Валера? — не выдержал Сомов.
— Однако, мы тут стояли, — улыбнулся он. — Когда я совсем маленький был, чуть больше Феди. Вот этими камешками я играл. Они были у меня оленями. Вот тут наш чум стоял. Дед еще живой был. Тяжелое время тогда было, голодали сильно. Многие умерли в то время, болезнь какая-то ходила, живот болел. Черные становились и умирали. На следующей стоянке у нас бабушка умерла. Это вон там, за тем поворотом реки.
— Ты что, все стоянки свои помнишь?
— Разве забудешь? — удивился вопросу Валера. — Одна стоянка на другую никогда не похожа.
— Или вы тут потом еще несколько раз стояли?
— Нет,— покачал головой Валера.— На одном месте два раза никогда не стоят. Иначе тут потом ничего расти не будет. Придут другие люди, скажут, плохой человек стоял, плохую память о себе оставил. Вот сейчас мы уже долго стоим, надо уходить. Из-за Гриши стоим, давно пора уже на новое место перекочевывать. Надо, чтобы после тебя ничего не оставалось. Как будто ты тут и не был. Даже могил. Раньше у нас их не оставляли. Это ваши попы нас научили, — засмеялся он.
