— Ты что, чуть без ноги не остался? — своим неприятным скрипучим голосом спросил Юсупов. — Извини, не знал, а то бы непременно заглянул… А теперь как?.. Так, может, поедем вместе под Оймякон, в верховья Охоты? У меня там есть знакомые пастухи-эвены. Размяться надо, встряхнуться, набраться впечатлений.
— Но у меня нет денег на такую дорогу, — нерешительно сказал Сомов.
— У меня тоже нет. У Беседина выбьем. Так сказать, за наши прошлые заслуги.
— Но ты же больше не хотел со мной ходить, — усмехнулся Сомов. — Я тебе понадобился, чтобы легче выбить деньги? Ты знаешь, что Беседин вряд ли мне откажет.
— Тогда, на Камчатке, мы оба были неправы, — ушел от ответа Юсупов.— Из-за дурацких принципов каждый лез в бутылку.— Сомову было удивительно слышать такое признание, обычно Юсупов в любых случаях считал себя, и только себя, правым. — С одной стороны, это неизбежно; два медведя в одной берлоге не уживаются, а ты тоже с характером. Кто-то из нас должен был подчиниться другому, но никто не хотел… Я тоже во многом был виноват. — Последнее было совсем удивительно для Сомова. — Но теперь-то мы выше этого, теперь нам нечего делить. Будем только вдвоем и полетим не ишачить, а только ради своего удовольствия. Я мечтаю поохотиться. Ты…
— Но я теперь плохой ходок, — предупредил его Сомов. — Да нам особенно-то много не придется идти. До Черпулая доберемся на вертолете. А там километров сто пятьдесят останется. Груз будет небольшой, в основном я понесу. Да и этот путь пойдем с каким-нибудь попутным оленьим караваном… Что касается Беседина, вдвоем действительно легче будет выбить деньги, хотя, наверное, он мне и одному бы дал. — А бродов много? — Достаточно. Но в основном неглубокие. В крайнем случае, я буду тебя переносить. — Ну, если только так… Если ты меня нигде, ни в каком случае не оставишь. Сам понимаешь, для меня самое страшное — броды. Там ведь вода-то! Ледяная! — Разумеется. Уж какие будут броды — я тебя перенесу.
И вот сейчас Сомов не удержался — вернулся к прежнему разговору. До Охотска они добрались только на четвертый день. Поселок, весь какой-то растрепанный и неуютный, лишь начинал приходить в себя после жестокого шторма. Правда, уже работал рыбозавод, а неделю назад, как говорили, ночную смену пришлось снимать с крыш вертолетами — так его подзатопило. Первой достопримечательностью, которую они встретили в Охотске, был бич, потрепанный и засаленный, но, словно польский десантник, в лихо сдвинутом набок новом красном берете. Он был кем-то заботливо под мышки подвешен на штакетниковой ограде аэропорта — чтобы не замерз на вечной мерзлоте. Полярный и дальневосточный бич ни в коем разе не походит на среднерусского общеевропейского пьяницу, опытный взгляд без труда отличит одного от другого, хотя и не сможет объяснить почему, — внешне они вроде бы одного поля ягода, и Сомов испытал к распятому на заборе неприкаянному страннику чуть ли не нежность, хотя, если задуматься, горькое и стыдное это было зрелище. Потому что Сомов знал, с сей минуты бичи будут попадаться ему чуть ли не на каждом шагу, пока они с Юсуповым не покинут поселок. Если задуматься — горькая это наша беда и бездна наша, но никто, видимо, всерьез задуматься над этим не хочет, проще отвести глаза, проще сделать вид, что их нет. А делать вид, что их нет,— несложно, потому что зрелище это здесь давно привычное, как закаты и рассветы, как приливы и отливы. Привычное настолько, что бичи являются как бы обязательным и даже романтическим атрибутом здешних мест, как, например, ураганы, пурги, олени, нерест красной рыбы, собаки, беспризорно бродящие по поселкам. Да-да, как беспризорные собаки, бродят те же по каждому северному поселку, встречая и обнюхивая каждого встречного и поперечного, И словно уже не люди они и не были людьми, и не было у них ни отцов, ни матерей, ни жен, ни детей.
