И чтобы сделать вид, что не существует у нас этой бездны, чтобы обмануть других и, может, самих себя, кому-то в нашем мудром правительстве пришла блестящая мысль, что северное и восточное побережье материка — самое лучшее место для их обитания; и отправляли их сюда со всей страны, с глаз подальше, делая вид, что там они сразу исправляются и совершают подвиги на ударных стройках. А следом за ними слали самолеты и караваны судов с горьким и ядовитым зельем.
Десятками и сотнями бродят эти бывшие люди около каждого северного и восточного поселка, но не фигурируют ни в каких сводках и отчетах, потому как нигде не прописаны, их вроде бы и нет, хотя они есть, и в то же время их действительно нет, это уже тени былых людей, былых страстей, надежд и крушений…
Сомов оторвал себя от этих мыслей. Он вдруг больно и сладко понял — до этого как-то не верилось, — что он снова в тех благословенных краях, где еще витает дух простых и ясных чувств, где цивилизация так экзотически переплелась с отчаянной и суровой полярной вольницей.
Голова «польского десантника» безвольно висела на груди, но когда Сомов проходил мимо, он лениво поднял ее.
— Друг, может, снимешь, а? — хрипло спросил он Сомова.
— Простынешь ведь, — сказал ему Сомов. — Куда тебе торопиться. Проспись немного.
— Прилетел за рублем и славой? — прохрипел бич. — Слушай, начальник! Может, возьмешь к себе в экспедицию? А то я тут совсем пропадаю. В поселок не пускают. И тут милиция гонит. Улететь куда-нибудь к черту подальше — денег нет. Возьми?! Я все умею, если водки нет…
— Да куда я тебя возьму?! — вздохнул Сомов. — Я сам ищу, кто бы меня взял. — Он чувствовал перед бичом какую-то вину. — Никакой я не начальник…
Сладковатый, медовый — особый — запах осенней ивы, аллейка, которая была в аэропорту, блеклое северное небо, низкие, во всю ширь недалекого горизонта, полыхающие осенью лиственничные леса усилили это чувство, и Сомова с новой силой стал точить томительный и горький вкус дороги.
От аэропорта к поселку вместо привычного автобуса ходила американская лодка-амфибия — какая-то нелепая на вид каракатица, еще в годы войны полученная по ленд-лизу — на пути был Охотский лиман. На высоком причале — еще один спящий бич, в отличие от первого могучий, храпящий. Тяжелой якорной цепью за ногу привязан к причалу, — видимо, кто-то невинно пошутил. Милиционер равнодушно перешагнул через него в лодку.
— Надо бы забрать его, милый, — сказала сухонькая старушка. — Замерзнет.
— Вам он нужен? — сурово спросил ее милиционер.
— А куда мне его?! — заробела бабка.
— А мне куда?
Амфибия тронулась, ударив в лицо бича синим облаком отработанного газа. Он лишь чихнул в ответ, повернулся на бок и захрапел дальше.
С трудом устроились в гостиницу на самом берегу лимана в окружении кладбища всевозможных катеров и лодок. Юсупов ушел в разведку насчет оказии до Черпулая — у него был здесь знакомый геолог. Сомов пошел к морю. Небо было ясным — ни облачка, а море, не успевшее успокоиться после шторма, холодное и как бы светящееся изнутри, по-прежнему гудело, катило на берег огромные валы. Исчерпав свою силу, они с густым шорохом, неохотно откатывались назад. Мальчишки, не столько в надежде на неожиданную добычу — чего только во время шторма не выбросит море! — сколько в поисках острых ощущений, крались за убегающей волной, но в это время из моря неожиданно пучился новый вал, и они с визгом мчались подальше от берега, чувствуя за спиной разъяренную гору воды, которая, если зазеваешься, словно гигантским кнутом, ударит по ногам, собьет и может слизнуть в море.
Выше стояли старики и тоже смотрели в море, казалось, спокойно и равнодушно. Еще дальше — женщины с грудными детьми, и тоже смотрели в море…
Юсупов пришел с невеселой вестью: на знакомого геолога рассчитывать больше не приходится — незадолго до их прилета его отправили в психиатричку в Николаевск-на-Амуре: от него ушла жена, и он спился, а жена ушла, потому что он пил. Юсупов познакомился с ним здесь, в охотской тайге, несколько лет назад. Пролетая над отрогами хребта Сунтар-Хаята, тот сел на дым одинокого таежного костра: кто мог оказаться в этой глуши, не терпит ли бедствие? (Не каждый в наше время сядет на призыв одинокого таежного костра — разрушен мир древних знаков и слишком много людей стало в тайге.) Это оказался Юсупов «со товарищи», пробирающийся давно забытой дорогой первых русских землепроходцев из Оймякона в Охотск.
