Оконников, так звали геолога, в тоске по свежему человеку увез Юсупова к себе на базу. А за ужином рассказал Юсупову свою судьбу. Детдомовец. После окончания ФЗУ работал в геологической партии. В 1952-ом Берия устроил уголовникам большую амнистию. Кончилось это тем, что уже на следующий день началась их обратная ловля: волна преступлений захлестывала Север и Дальний Восток, постепенно затухая, она докатывалась до европейской части страны. Одна из таких лихих шаек амнистированных и беглых рецидивистов в здешней тайге наткнулась на лагерь геологической партии, в которой работал Оконников. Уголовники, надеясь заполучить документы, оружие и продовольствие, ночью вырезали всех, Оконников, на счастье, перед самым налетом ушел в кусты по нужде и был свидетелем этой страшной картины. Потом он, единственный оставшийся в живых, шестнадцатилетний, чуть не сойдя с ума, около месяца выбирался из тайги. И, кончив геологический институт, к своему удивлению, попросил направление в эти края.
Оставалось рассчитывать на Николая Дьякова, вертолетчика, который тогда и возил Оконникова. О том, чтобы идти в верховья Охоты пешком, теперь не могло быть и речи: ни лето, ни зима, по ночам уже подмораживало, но болота еще не встали. Да и успели бы пешком как раз к зиме. Еще в аэропорту они навели справки в диспетчерской о Дьякове: он по-прежнему работал здесь, но был в полете.
— Куда-то в сторону улетел, — переживал Юсупов. — Черт побери, из-за шторма опоздали. А то уже были бы в Черпулае.
Вечером они позвонили Николаю на квартиру, и оказалось, что вчера он действительно летал в ту сторону, что больше туда в ближайшее время никакой оказии не ожидается, но он постарается чем-нибудь помочь.
Утром перебрались в аэропорт, чтобы быть поближе к вертолетам: вдруг неожиданно что подвернется. Недавно женившийся Николай с женой и шестимесячной дочкой жил в маленькой комнатушке прямо в аэрофлотовской гостинице. На самом деле это был длинный неуютный барак, в котором даже весь коридор был плотно заставлен койками, шум доносился в комнату. Так, впрочем, жили и многие другие пилоты. Всесильные небесные боги, от которых на Севере, где нет ми шоссейных, ни железных дорог, зависело почти все, на земле ютились в мрачных и тесных бараках — было неловко за них.
Николай куда-то позвонил, пришел широченный застенчивый парень — тоже вертолетчик, руки в бинтах, словно в белых боксерских перчатках.
— Вася Косвинцев, — представил его Николай. — Заработал на этом, — показал он на бинты, — прозвище «Сам погибай, а казенное имущество спасай». Ночевали у геологов на Юдоме, ночью налетел шквал, свалил палатку. Вася спросонья схватил раскаленную падающую трубу печки буржуйки. Командир авиаотряда потом спрашивает: «А зачем трубу-то было хватать?» А Вася: «Сам погибай, а казенное имущество спасай!» Не везет ему. До этого работал на гляциологов — упал с ледника на хребте Сунтар-Хаята между самыми высокими вершинами Мус-Хая и Палатка. Это как раз в той стороне…
Мимо прошел вертолет. Юсупов высунулся в окно, проводил его взглядом.
— Подожди, придет время, без волнения не сможешь смотреть на вертолеты, — вполголоса сказал он Сомову, воспользовавшись тем, что пилоты отвлеклись своим разговором. — Я, например, теперь, наверное, смогу выделить гул вертолета из тысяч других. Даже в городе, услышу — замру от волнения.
— Я тут узнал, в ту сторону есть заявка отдела культуры райисполкома, — прервал его Николай. — Вывезти «красную ярангу». Давно лежит, все откладывали из-за более срочных. Попробую пробить ее на послезавтра…
Вечером сидели на гостиничном крылечке — поглядывали на небо: какая завтра будет погода. На волейбольной площадке, через которую вместо сетки была натянута бельевая веревка, толпилась какая-то разношерстная, разновозрастная компания, что-то вполголоса оживленно обсуждала.
Из гостиницы вышла с тяжелым тазом настиранного белья ее заведующая, дородная женщина лет пятидесяти пяти с усталым волевым лицом.
Компания сразу притихла, зашепталась.
— Иди ты, иди ты, тебя послушает! — вытолкнули из круга красавца с рыжей бородой и с какими-то отрешенными развеселыми глазами.
Но заведующая гостиницы опередила их:
— Опять приперлись? А ну-ка давайте отсюда! Чтобы я вас больше не видела! Иначе милицию вызову! Кончилось мое терпение…
— Марья Николавна! Марья Николавна! — нестройно начали те сразу в несколько голосов. — Прости нас, мы больше не будем.
— Не-ет! — решительно замотала та головой, — Из-за вас меня скоро отсюда турнут. Что мне тогда, с вами под заборами валяться?! Меня уже сколько милиция предупреждала, что пускаю вас. Так ведь жалела, а вы?! Опять всю ночь гундосили. Ребенка разбудили.
— Марья Николавна! — пытаясь отобрать у нее таз, хорошо поставленным басом не говорил, а пел рыжий красавец, — Прости, мы больше не будем. Я ручаюсь. Я их!.. — серьезно-дурашливо замахнулся он на свою безалаберную братию кулаком, и те так же дурашливо-послушно притихли, съежились. — Мы Николаю Третьему уже сделали внушение за последнюю ночь. Вон, смотри, глаз не поднимает… Давай белье развешаем. Зачем такие тяжелые тазы таскаешь, не бережешь себя? Крикнула бы, и постирали бы мы тебе, спасительнице нашей…
