Потом, осторожно поглядывая вверх по реке, приходили ее подруги-старухи, вели за чаем долгие разговоры. Все шесть окон на улицу в этот день были распахнуты, и, если кто шел мимо, если даже не видел ушедшего за остров деда Лекандру, знал по распахнутым настежь окнам, в чем дело.
Уходя, дед Лекандра объявлял, что уходит на три дня, но не было такого случая, чтобы возвращался раньше времени Обычно он возвращался на четвертый день к вечеру. Но все равно на третий день в доме воцарялась тишина ожидания – колодец у них был во дворе, и за весь день тяжелая, окованная железом калитка, врезанная в ворота, ни разу не открывалась.
Но и на четвертый день дед Лекандра возвращался не всегда. Спал он на берегу у костра прямо в мокрых штанах и рубахе, так как никакого сменного белья с собой не брал. Он вообще с собой ничего не брал, кроме сухарей и соли, Обычно дед Лекандра возвращался на пятый или шестой день, за это время он уходил по реке километров на тридцать-сорок. – за плечами был набитый битком мешок с налимами, поверх была привязана острога, уже без богатырского бревна, и сам он, вымоченный в воде, становился как бы светлее, как бы вода съедала немного черноту с его тела и даже лица.
А однажды он вернулся только на одиннадцатый день. Бедная старушечка уже не знала, что делать – то ли еще ждать, то ли снова отбивать телеграммы сыновьям, живущим в старинных уральских городках, Симу и Юрюзани, работающим там на секретных военныхзаводах, на строительство которых их предков в свое время продал какой-то помещик с Поволжья, фамилию которого уже не помнили, потому как до того их, в карты проигрывая, еще несколько раз перепродавали. Уже стали собирать поисковую экспедицию, гадая, что могло с ним случиться, как он наконец появился в конце улицы. Оказывается, река от горных дождей прибыла, помутнела, и он выжидал, пока она снова посветлеет, потому как не мог он возвращаться домой без рыбы.
Только однажды он вернулся на второй день – в разгар большого и жаркого старушечьего чаепития. Он неожиданно, черный, со смоляной бородой, вырос на пороге – и старушечки все обомлели, не говоря уже о его старушонке, которая чуть не упала в обморок.
Несколько мгновений стояла зловещая тишина – чашки застыли у ртов, сладкие шанежки остановились в пищеводах.
— Эк, как на дармовщину-то сбежались, старые крысы. – Дальше шло уже не переводное, старушечки, как серые мыши, одна за другой стали прошмыгивать мимо его, а он крыл и крыл их по очереди гнусным матом, а последней даже дал кнутовищем под зад.
Его старушечка прижалась в углу, как нечаянно залетевшая в дом и обомлевшая от страха синица.
— Чуть из дома, как добро по ветру? – Дед Лекандра стал подбираться к ней из-за стола, на ходу расправляя кнут, но та юркнула вокруг стола, настигая ее, он споткнулся, перелетел через скамейку и растянулся по полу, но перед тем он все-таки успел задеть ее кнутом, и две ночи она ночевала по чужим баням.
Оказалось, пока он спал у костра, кто-то стащил у него острогу.
Обычно после возвращения деда Лекандры с рыбалки несколько дней вокруг его дома витал рыбий дух – рыба жарилась, варилась в ухе, пеклись пироги…
А потом жизнь входила в обычное русло. Умирали старые люди и не совсем старые, и спившиеся молодые, что теперь почему-то не было редкостью в нашей деревне, хотя жизнь заметно наладилась, рождались дети, и, казалось, что только деда Лекандрау не брало время, даже не седела борода.
Но вот пришло время, когда дед Лекандра серьезно занемог, вторую неделю не вставал, не ел, только просил квасу. Помня прошлый раз, телеграммы боялись посылать, ждали.
— Дед Лекандра совсем плох, — прошелестело по деревне.
Докатилась весть и до сыновей, потому что и у некоторых других мужиков сыновья работали на тех самых заводах, крепили оборону страны, другие охраняли границу, а страна тихо изъедалась плесенью изнутри. Сыновья, не дожидаясь телеграмм, один за другим приехали.
Снова сидели за столом, время от времени проверяя, дышит ли.
Услышав множество голосов полушепотом, слово хотят от него скрыть какую-то тайну, он вдруг напрягся всем телом, открыл глаза, долго смотрел в потолок, словно не понимая где он и что с ним, потом сел, обвел застолье мутным взглядом, наконец понял, что к чему, и зашелся густым матом: «Опять собрались меня хоронить, добро делить?!»
Разогнав ближних и дальних родственников, как лежал в исподнем, так как еще не одевали, шатаясь вышел во двор, вывел из под навеса коня, седлать уже не было сил, подвел к высокому крыльцу, по мальчишески с трудом забрался на него, и заорал не поймешь на кого, на жену ли, на сыновей:
