Михаил Чванов

Рассказ «Мой брат Ваня»

Потом говорили, от безответной любви.

И вот этот грех не дает мне покоя. Кажется, со временем боль должна была поутихнуть, а она с каждым годом все сильней и сильней, хотя с того времени столько воды утекло и кого только я за эти годы ни терял. Мне кажется, останься я тогда на перроне, хотя бы до следующего поезда, может, это стало бы для него спасением. Может, хватило бы несколько теплых слов, которых он так мало слышал в своей жизни.

Ваня был сыном тети Анны, старшей сестры моего отца. Вдова, колхозница, тянула шестерых детей. Они жили наискосок от нас, напротив. Тетя Анна на нашей улице была, кажется, единственной не фронтовой вдовой. Мужа, сына нашего соседа слева, деда Лекандры, я не помню, он умер рано, перед этим несколько лет не поднимался с постели, но, тем не менее, дети рождались один за другим, Самое печальное, что рождались они тоже больными, кроме самых старших, которые было зачаты, видимо, когда его еще не свалила тяжелая  болезнь. Уже прикованный к постели, он поднимал на тетю Анну руку, и потому трудно сказать, горем или радостью была для нее его смерть, к тому же одним ртом меньше. Спасал большой в тридцать соток огород. Из-за недогляду, весь день на ферме, предпоследняя дочь в младенчестве свалилась с полатей и на всю жизнь осталась не по возрасту маленькой и горбатой, по этой причине не могла выйти замуж. Ваня был последним в семье, на него у отца, видимо, уже не хватило сил. Кроме того, что он рос косоглазым, он был нескладно сложен, одно плечо выше и шире другого, с не пропорционально большой головой, широкий лоб делал ее еще больше.

Не знаю, как было в других весях, но мы в детстве, дети военного и послевоенного времени, не подозревая об том, были жестокими. Нормальной забавой у нас считалось разорять сорочьи и вороньи гнезда, потому как сороки и вороны кем-то были внесены в разряд вредных, но особое удовольствие доставляло разорять не яйца, а уже когда вылупились птенцы. Мы рассаживали их в ряд на каком-нибудь пригорке и расстреливали камнями, как проклятых фашистов, и толи некому было нас пристыдить или это и у взрослых считалось нормой. Ваня не участвовал в этих жестоких играх, как только они начинались, не умея противостоять им, убегал домой. Мы были жестоки и по отношению друг к другу, и косоглазому и скособоченному Ване доставалось больше других. Почему-то некоторым из нас доставляло удовольствие кричать ему вслед: Ванька — Косой! Я и сейчас затрудняюсь сказать, за что мы мстили ему. За отобранное войной детство? За у большинства не вернувшихся с войны отцов? За то, что был добрее нас? И часто доводили его до слез, но наступило время, когда он перестал плакать, замкнулся в себе и перестал участвовать в наших забавах. Его любимым дело, в отличие от нас, носящихся с деревянными автоматами по заросшим конопляниками заброшенным колхозным сараям, было возиться с домашней живностью, особенно с голубями. Он часто пропускал уроки по болезни, а зимой и по отсутствию теплой одежды, потому в каждом классе был второгодником.

Но однажды у него был праздник. Из подаренной кем-то старой железнодорожной шинели тетя Анна сшила ему теплую куртку. О ней было много разговоров, потому как шилась она долго: и потому, что мать впервые взялась за такую сложную работу, и потому, что у нее не хватало на шитье времени: с темна до темна тяжелая колхозная работа, за которую редко платили, а после работы домашнее хозяйство, за счет которого и жили-выживали. И вот наконец куртка сшита. Ваня шел в школу гордый. Но в школе его встретили всеобщим хохотом: один рукав был короче второго, хлястик почти на шее. Ваня горько заплакал и не приходил в школе несколько дней. Он сказал матери, что не будет больше учиться. Тогда по приказанию директора к Ване пошла учительница и долго его уговаривала, а директор перед этим построил всю школу и долго стыдил. После всего этого Ваня долго болел,

После смерти Вани я редко, но навещал родную деревню, не столько родственников, сколько реку Юрюзань, гору Сосновку и каждый раз старался зайти к тете Анне с каким-нибудь подарком. Я почему-то любил ее больше других своих родственников, может, даже больше чем своих родителей. Жила всю жизнь для других, для детей, всех прощая, в том числе колхоз, который платил по трудодням крохи и то только время от времени, государство, которое ей начислило пять рублей пенсии («вон сколько по стране пенсионеров развелось, разве на все денег хватит»), гордилась, что за всю свою жизнь не пропустила ни одного рабочего дня и имела от колхоза похвальную грамоту. – «Как это не пойти на работу?! – возмущалась она. — Один не пойдет, другой…»

1 комментарий

  1. Спасибо за такой бесхитростный в своей правдивости рассказ. Вспомнилось мне моё детство, и хотя по рождению я горожанка, все летние школьные каникулы проводила в Миньяре у бабушки с дедушкой. Это было счастливое детство, с походами за ягодами, купанием в горной, чистой речке Сим. И у меня есть свои моральные долги. Сейчас из моих Миньярских родственников там живет двоюродная сестра. Так сложилось, что она осталась одна в свои» чуть за сорок» . И случилось это потому, что с12 лет ей пришлось ухаживать за парализованной матерью. А мне всё помочь было некогда. Работа, семья…

Leave a Comment

Ваш адрес email не будет опубликован.

Top