Открываю дверь первого вагона, вагон переполнен до отказа, даже скот так не грузят, потому что скот может потерять в весе и в качестве мяса, на тебя смотрят сотни вопрошающих глаз, и нужно быстро и безошибочно в считанные минуты рассортировать вагон по грузовикам, иначе на другую разгрузку ты уже не попадешь, а можешь сам из–за своей нерасторопности прямо сейчас попасть в один грузовик с обреченными стариками и калеками.
Сначала Он никак не мог понять, почему заключенные с такой охотой вызывались на разгрузку вагонов, на самую жестокую и бесчеловечную из лагерных работ. Более того, попасть на разгрузку вагонов считалось большим счастьем. Конечно, Он понимал, что разгрузкой на какое-то время отсрочивалась твоя собственная смерть. И только потом, впервые попав на разгрузку, с ужасом понял, что даже здесь, в лагере, на грани неминуемой смерти, землянами управляют те же низменные чувства. Даже на краю жизни! Даже перед лицом неминуемой смерти! Оказывается, на разгрузке можно было нажиться. Да-да, нажиться! Например, выменять, или просто в давке отобрать теплые вещи, кое-что из продуктов, порой даже колбасу и нередко драгоценности, потому что люди забирают с собой в такую дорогу, не подозревая, куда она их ведет, самое ценное. Все это в свою очередь потом можно выгодно сбыть охране, тем самым тоже продлить свою жизнь. Охрана молча поощряет этот вагонный разбой-гешефт, в противном случае драгоценности уже внутри лагеря во время «санитарного» осмотра перед газовой камерой или после нее попадут (разумеется, частью тоже разворованные, уже другими заключенными, связанными с другой охраной), в кассу рейха.
Что особенно угнетало Его: заключенным-разгрузчикам как бы даже нравилось, доставляло удовольствие смотреть на растерянность, отчаяние вновь прибывших. Они испытывали своего рода злорадство, даже наслаждение, что те тоже попали сюда. На лицах некоторых разгрузчиков можно было увидеть что-то вроде счастливой улыбки. Видимо, во время разгрузок они хоть на короткое время чувствовали себя землянами, подобно охранникам, имеющими в руках власть. Он старался представить их состояние: это был редкий случай в их обреченности, когда они были вместе с охранниками, когда вместе с охранниками они решали участь других. Хотя часть из них, может, уже завтра пойдет вместе с новоприбывшими по дороге на небо.
Кого только не было в этих вагонах!.. Старики и женщины, ученые и парикмахеры, государственные чиновники и школьные учителя… После очередной разгрузки Он подолгу не мог прийти в себя. И всячески старался не попасть на следующую. Но Его с некоторыми перерывами почему-то назначали снова и снова, скорее, не только потому, что он физически был крепче других, а потому, что не обладая основными мародерскими «достоинствами» разгрузчика вагонов, не отбирал, не менял, не прятал, а главное, в его глазах не было того лихорадочного звериного блеска, по которому большинство привезенных начинали понимать, что ждет их впереди и поднимали панику, которая так мешала работе.
И вот однажды из распахнутых дверей вагона — одни лишь дети. Испуганные, напряженные. Их успокаивал прибывший с ними пожилой человек с седой клинообразной бородкой, с печальными глазами. Впрочем, скорее, даже больными глазами, молча кричащими. Он, предупреждающе подняв руку, первым спустился по подставленному трапу на землю и торопливо подошел к офицеру.
— Это — круглые сироты, — вполголоса объяснил он по-немецки. – Из Дома сирот. Вы понимаете, у них нет ни отцов, ни матерей. Они не догадываются, куда их привезли. Пожалуйста, будьте с ними вежливы, это вам ничего не стоит. Более того, для вас это составит меньше хлопот. И, не отделяйте меня от них.
И неожиданно офицер выслушал его до конца.
– А кто вы? — спросил он.
– Я — руководитель этого Дома сирот, меня зовут Януш Корчак. — Я тридцать лет назад организовал его. И я его бессменный директор. Я сопровождаю детей…
– Вы только сопровождаете детей? – усмехнулся офицер. – И собираетесь вернуться обратно?
– Нет, — печально улыбнулся Януш Корчак. — Нет, — покачал он головой, — я знаю, что отсюда пути назад нет. Впрочем, у меня есть освобождение. И даже документы на выезд из Польши, вот они… Я поехал с детьми добровольно. Я хочу до конца разделить с ними судьбу. Я знаю, что ждет их. Понимаете, я мог бы не ехать… Поэтому очень прошу выполнить мою скромную просьбу.
Офицер какое-то время раздумывал, внимательно рассматривая его, потом подошел к другому офицеру, старше чином. Тот, выслушав, тоже бросил внимательный взгляд на пожилого мужчину с седой бородой, на испуганно стоящих в дверях вагона детей и согласно кивнул.
Началась разгрузка. Дети, успокоенные своим воспитателем, под руки по двое осторожно спускались по трапу, заключенные осторожно подсаживали их в грузовик…
