Михаил Чванов

Книга Бытия. Глава  Странник

— Да, есть сомнение, — у пришедших сердце замирало от такого его напутствия. — У многих есть сомнение, но больно уж тут стало тяжело. А с Кормщиком стало трудно говорить, серчает больно, все больше походит на Великого Кормчего. Говорит: не веруете… А потом: не думали, что так скоро, вознесение-то. Мы уже просили: может, перенесешь срок немного, хорошо бы чуть попозже? Может на другой год? С духом бы собрались. Но он уперся: а вдруг узнают, тогда погибель — в Сибирь, только в лагеря,  или «без права переписки». Нет, говорит — временить нельзя. Он у нас мужик суровый

— Вот и подумайте, есть ли выгода? — загадочно говорил Левонтий. — От сурового мужика, Великого Кормчего, улететь хотите, и лететь собираетесь с суровым. А там он, когда совсем над вами власть возьмет, еще неизвестно какой будет. Шли бы лучше в Сибирь без всяких кормщиков, есть еще там глухие углы.

-Да как теперь в Сибирь-то?! Не старое время! — вздыхали пришедшие за советом. — Без паспорта куда сунешься. А паспортов не дают. Говорят, при помещиках было крепостное право, а ныне разве не крепостное?! В Сибирь сейчас только один путь, по этапу — и оттуда никто не возвращается, кроме воров да убивцев. Кормщик-то и говорит: надо улетать, пока не разузнали. Ладно бы в Сибирь — любые испытания осилили бы, но туда ведь теперь не семьями и не на вольное поселение посылают, а на медленный убой.

— А по-моему, в Сибири еще можно найти место. Есть еще там скиты и целые деревни старой веры. Могу подсказать… Дело ваше. Я думаю, жить надо, где Бог дал. Терпеть! Может, все-таки не зря терпим? Иначе, какой смысл в наших страданиях? Может, за все страдания еще воздастся нам? Может, они как проверка нам? А если нет, — махнул он рукой, — нечего и туда лететь… Что меня еще в смущение приводит — со всеми своими грехами туда попасть норовите… А туда чистыми душой надо лететь, а не только в белых рубахах…

И вот пришел день вознесения.

Еще накануне с вечера разными дорогами, чтобы вдруг не догадались и не задержали, потянулись «братья» и «сестры» на Вознесенскую гору, потому что вознесение должно случиться на рассвете: кто семьями, кто поодиночке. Почти все шли с мешками за плечами, с торбами, хотя Кормщик строго-настрого наказал ничего не брать с собой.

— А вдруг там что-то вроде карантина или следственного изолятора, — ждать придется! — возразил Кормщику, когда тот стал его стыдить, в свое время, не по своей воле, на пять лет, ходивший на Соловки — «брат» Пафнутий, первым поднявшийся в гору, и Кормщик лишь в отчаянии махнул рукой.

Некоторые поднимались на гору необыкновенно толстыми — всего лишь вчера с непосильной работы и постоянного недоедания были худыми, а за ночь вдруг располнели, словно с Божьей благодати, хотя на лицах была прежняя землистость, пытаясь обмануть его, догадался кормщик, надевали на себя все, что было дома, даже посуду под одежду толкали.

Ночь выдалась ясной, но студеной, с северным ветром, и скоро тех, кто послушался кормщика и легко оделся, стало пробирать, особенно детей — неласково провожала Земля отказавшихся от нее сыновей и дочерей.

— Зажгите костры! — разрешил Кормщик. — Чтобы не простыли дети. И так нас Бог скорее увидит.

Вершина горы была голой, и за дровами приходилось спускаться вниз, почти к подножью ее. Ветер рвал в небо пламя десятка костров. Снизу из деревни на них странно и жутковато было смотреть.

Дед Левонтий стоял на задах своего огорода, опершись на клюку, и задумчиво смотрел вверх, на гору.

— Дедушка, думаешь, вознесутся? — подошел тоже посвященный в тайну соседский отрок.

— А кто их знает! — вздохнул дед. — Может, видимость только делают. Чтобы не искали. А сами в  Сибирь или еще куда подадутся. Может, удастся пропасть в неизвестности. Есть, еще места, я знаю, Сибирь, она — и страх смертный, и надежда. В России кто-то совсем нас, русских, кончить решил, план, видимо, такой. Иначе не объяснишь, что деется с нами. Может, хоть там кто останется. Мнится мне, что на небо тоже зовут хитрованы, как коммунисты в несуществующий коммунизм, по какому-то хитрому плану зовут…

А костры на горе полыхали — таинственно и жутко. Двое ушедших за дровами: Ленька Горбунов и Машка Калинина — не вернулись на гору, они убежали обратно в деревню — на грешную и горькую Землю. Попробуй, найди их там сейчас, наверно уже  впавших в блуд, да уж и нет времени на это — начинало светать, и родители Леньки и Машки вместе с Кормщиком и прокляли, и пожалели их.

Leave a Comment

Ваш адрес email не будет опубликован.

Top