Михаил Чванов

Рассказ «Сыпались листья»

В своих лесных неуютных железнодорожных портах люди ждали свои мирные поезда, полные встреч и расставаний. Поезд почему-то запаздывал, люди начинали волноваться, но поезд наконец появлялся из-за поворота пятном прожектора, но он почему-то не притормаживает, а, наоборот, набирает скорость — и вдруг вместо долгожданных зеленых вагонов мимо начинали проноситься танки. На траках еще не успела высохнуть грязь, в открытых люках и прямо на платформах рядом с танками, в бронетранспортерах в обнимку с автоматами спали солдаты.

Эшелон, обрубленный тишиной, так же неожиданно исчезал в ночи, оставив на полуслепом перроне тревогу. Люди пытались убедить себя, что танки не имеют никакого отношения к их прощаниям и встречам, просто где-то идут маневры, сейчас придет их поезд. Сейчас придет, и они уже почти забывали о воинском эшелоне, ведь их поезд уже вползал на станцию. Но опять это был эшелон с танками. Осколками разбитой осени светились на траках прилипшие к грязи листья. И когда наконец приходил их поезд, он уже не мог развеять тревогу…

Боль была спокойной и стылой, словно вместо сердца торчал обросший мутной наледью камень.

Конечно же, это совсем не любовь!

Нет! И боль совсем не по этой девчонке. Горохов хорошо знал это. Потому что все это уже было: вот такие же нечаянные, обещающие счастье встречи, когда наперед знаешь, что никакого счастья не будет. Потому что вот уже сколько лет — с самого раннего детства — он только и делает, что играет в военные игры, сначала в детские, потом, начиная с суворовского училища, во взрослые, и не всякий раз знаешь, что это — очередная игра или уже настоящая война.

В жизни у него не было выбора, профессия солдата ему досталась по наследству. В войну он родился, война была его повивальной бабкой. Она даже решила за него, как ему жить дальше. Потому что его дед в Гражданскую войну командовал эскадроном и погиб под Каховкой, а бабка пропала с одним из тифозных составов, без вести растворившихся в лихих махновских степях. Потому что отец его, командир танковой роты, когда он еще не родился, сгорел в танке под Курском, а мать умерла в сорок восьмом в Ташкенте, куда их эвакуировали, и Горохова после детдома, как сына офицера и внука красного командира, направили учиться в суворовское училище…

На одной из станций эшелон остановился, но всего на несколько минут, пока меняли локомотив. И Горохов вдруг подумал: «А что, если бы сейчас мне вдруг предложили сменить профессию?.. Поехать в ту деревню? Найти ту девчонку, затеряться с ней в березовых перелесках?..»

Ему даже стало жарко от этой неожиданной мысли… Но тут же горько и пусто. Нет, это невозможно… Почему невозможно? Комиссуются же некоторые, и не только по состоянию здоровья. А у него, к тому же, травма головы… Нет, невозможно… Для него невозможно… Невозможно! Хотя бы только потому, что это у него уже в крови — тревога за березовую страну, за хрупкий мир, который вот уж четверть века непрочно живет на ней, за всю зелено-голубую, тяжелобольную планету, на которой еще не было ни одного дня — боже мой, ни одного дня! — чтобы где-нибудь не шла война. И нигде от этой тревоги ему не спрятаться. Другие, может, смогут спать спокойно, а он не сможет, потому что в отличие от них он всегда, каждую минуту будет знать, как непрочна эта тишина. Он никогда не сможет забыть, например, как несколько лет назад английская радарная служба по ошибке приняла стаю перелетных гусей за наши самолеты, и по ту сторону нашей границы были подняты в воздух стратегические бомбардировщики с водородными бомбами. Они уже почти висели над березовыми перелесками, когда полусонный с похмелья офицер разобрался, что к чему, а в березовых перелесках ни в ту ночь, ни наутро, ни через день, ни через несколько лет даже не подозревали об этом. Он не сможет забыть десятки других подобных случаев, а березовые перелески опять-таки даже не догадывались об этом…

«Нет, это невозможно», — гулко и больно отдавалось во всем теле, словно он говорил вслух в большом и пустом зале. Горохов сжал кулаки. Нет, не для него спрятано счастье в тех березовых перелесках. Не для него. Но, черт возьми, он сделает все от него зависящее, чтобы была счастлива, хоть немного была счастлива та девчонка! Чтобы были счастливы тот проклятый тракторист и все те люди на слепых ночных полустанках!

Горохов смотрел на спящих солдат, им снились счастливые сны, и он думал, что этим снам, может быть, никогда не сбыться. Потому что на их плечах, еще не знавших женских рук, лежало тяжелое и великое бремя: не допустить беды. Любой ценой, может быть, даже самим сгореть в ней, но не пустить ее в эти хрупкие перелески.

Leave a Comment

Ваш адрес email не будет опубликован.

Top