— Ну а вы сами не можете взять эти деньги?— спрашивал главный инженер.
—- А как — мы же не торгующая организация.
В конце концов главный инженер плюнул на доски, ему надоело унижаться, да и время надо было иметь на это унижение, а на работе как раз началась горячая пора, и он отдал бумаги Ивану:
— Попробуйте, Иван Алексеевич. Может, у вас что получится.
Продавец встретил Ивана вполне уважительно, народу как раз не было, предложил сесть, расспросил о работе, что делают в цеху,— и Иван разомлел от такого внимания.
Иван ответил неопределенно, да и не мог ответить иначе — продукция завода имела отношение к оборонным нуждам.
— Придется вам подъехать к концу недели,— так же уважительно сказал продавец.— К сожалению, еще не получили фонды. Но к самому концу недели должны быть, так что обязательно приезжайте.
«Какие еще фонды?!— только уже выйдя, сообразил Иван.— Впрочем, все может быть,— попытался он успокоить себя,— в этих бумажных отношениях черт ногу сломает. Никто же его за язык не тянул, сам сказал: обязательно приезжайте к концу недели…»
И началось: приезжайте послезавтра, приезжайте на той неделе, приезжайте завтра — пока Иван не понял, что тот нагло мурыжит, ждет, когда Ивану, как и его предшественнику, это надоест, и Иван тоже плюнет, и тогда он продаст эти доски кому-нибудь своему и или за какие-нибудь услуги, о чем он и намекал Ивану, а Иван его не понял.
Иван не выдержал и вспылил:
— В конце концов, сколько вы можете меня мурыжить?! Или сейчас же принимайте деньги, или я найду на вас управу. В конце концов, я начальник цеха и не могу здесь без конца сшиваться.
Несмотря на то, что ему было сорок лет, и уже пять из них он был начальником цеха крупного завода, под пятой которого ходило почти полтысячи человек, на самом деле он, так уверенный в своей правоте, был наивен как мальчишка и потому был публично высечен, оскорблен и изничтожен, как последний проходимец.
— Я не позволю со мной так разговаривать! — на пронзительной ноте, надувшись до посинения, закричал продавец, чтобы слышали все не только в магазине, но даже во дворе.— Я фронтовик и не позволю, чтобы со мной так разговаривали!.. Распустились!.. Видишь ли, он начальник цеха! А раз ты начальник цеха, ты должен быть в рабочее время в своем цехе, на заводе, а не околачиваться на лесоторговой базе. Вот мы так планы-то и не выполняем… Права он будет мне качать! Рабочие его вкалывают, а он тут уж которую неделю ошивается, да еще с чужими документами. Документы-то у тебя на лес чужие! Как будто я это не понял! Думает, если я виду не подал, так и пройдет. А материал фондовый. Стройки стоят без леса, а они тащат во все стороны, кто что может. Готовы растащить все государство. Вот погоди, проверят!..
Иван густо выматерился, хотя в обычае у него этого не было — так почему-то легче было,— и пошел к двери. А вслед ему неслось:
— Он еще материться будет! Вот погоди, я еще в райком позвоню, там у меня поматеришься!
Иван шел к автобусной остановке и от бессилия скрипел зубами, в голове сразу зашумело, потяжелело в затылке и задавило в левом боку, чего давно не бывало. Иван сгоряча придумывал, какие козни он устроит этому прохвосту, хотя понимал, что попусту взвинчивает себя, скорее для самоуспокоения, для самообмана, потому что он ничего не сможет сделать с этим жуликом, которого, он знал, недавно чуть было не посадили, более того, он совершенно бессилен против него: действительно, он пытался купить фондовый материал — и по чужим документам, и в рабочее время, когда он должен быть в цехе. Все было правильно: и что на стройках не хватает стройматериалов, и что все тащат. Но кому это выгодно, чтобы ему, Ивану, честному рабочему человеку, было легче стащить, чем купить? Снова и снова задавал он себе этот вопрос. Почему обстоятельства упорно заставляют вступить его на путь нарушения закона и даже прямого воровства, хотя всем существом своим он не хочет этого? Не только его — всех, кто спутался с этими проклятыми садами.
Иван ехал в автобусе, а потом сидел в своем кабинете и ходил по цеху, а потом шел домой как оплеванный. Ему было стыдно перед самим собой: и за свое бессилие, и за свое унижение, и за свою попытку взять нахрапом, то есть методом того же прохвоста. Он вновь вспомнил предостережение своего заместителя: «Ох, Иван Алексеевич, намучаешься ты с этим садом! Не зря вас всех не садоводами, а садистами зовут, хоть и издевается-то каждый, кому не лень, как раз над вами. Поинтересовался бы сначала, почему вот я от сада отказался».
