Рассказ «Садист Иван Куркин»

И больше всего радовало Ивана, что привязался к саду сын Петька. Конечно, многое он делал по принуждению: землю там вскопать, помидоры подвязать, а вот возиться с дере­вом: пилить, строгать — за уши не оттянешь, иногда Иван даже отгонял его от верстака, чтобы стройматериал не пе­реводил. Ну и первое дело, конечно, для него — река, лес, воля-вольная…

— Как хорошо, что мы тогда дачу купили,— время от времени счастливо говорила жена.— Я все боялась, что Петька, как другие, будет по подъездам околачиваться, а там и до милиции недалеко. Все-таки молодец ты у ме­ня!— прижалась она к Ивану,— Сроду не думала, что с такой радостью в земле буду возиться. Плохо, дочери нет.,. Может, не поздно нам еще, а? Сидели бы потом на лавочке и только показывали, что делать.

Больше всего она, конечно, была довольна, что Иван совсем отвадился от водки. И не то чтобы он раньше пил, а частенько случалось — то на работе по какому случаю мужики задержатся, то во дворе от нечего делать соберут­ся, и опять непременно выпивкой все кончится. То одно время настроились друг к другу в гости ходить, компания­ми собираться. Вроде бы дело неплохое, но ни песен, ни плясок — телевизор да опять одна водка, как бы обязалов­ка какая.

Словом, жили Куркины своим чередом — и болезни бывали, и неприятности по работе, и родственников хоро­нили, да мало ли чего в жизни не бывает, но была какая-то светлая отдушина — загородный дом и сад-огород при нем. Жена, как и все вокруг, все это упорно называла дачей, а Иван никак не мог привыкнуть к этому названию, тем более что это была не дача. Но почему-то людям нравилось называть эти неказистые, порой неумело состряпанные дома дачами, вроде бы тем самым поднимая их и самих се­бя — прежде всего в собственных глазах, как бы стыдливо скрывая от других и обманывая опять-таки прежде всего себя, что как раз это не дача, не вольный воздух: купание, собирание цветов на лесных полянах да ленивые разгово­ры, а тяжелый, иногда и надоедливый труд,— словно люди уже стеснялись труда, а в почете было безделье. Какая это к черту дача: вовремя сажай, поливай и окучивай, вовремя собирай урожай, соли, маринуй… Да разве все перечис­лишь! Что до реки да леса — Иван с Марьей уже и не по­мнили, когда там были, только уж если за грибами раз между дел сбегают, да по осени — за опятами, и то дорогой с электрички или, наоборот, на электричку. Это надо сделать, то, навозу привезти и мусор сжечь, да мало ли чего, да еще разные там общие субботники-воскресники, а там уж и на электричку бежать, и опять-таки не налегке — ру­ки и спину всегда что-нибудь да тянет. Иногда бы плюнуть да продать, а вот настукают станки в мозгах за неделю, перемешают их в студенистую массу — и в такую радость этот нелегкий, а может, и даже более тяжелый, чем в цеху, труд. Только с электрички сойдешь, убежит она за поворот, и над всей окрестностью слышен разного­лосый и веселый стук молотков, визг электропил и всяких там рубанков и сверл, и ты невольно убыстряешь шаг, чтобы тоже поскорее включиться в незатейливую симфо­нию этого многоголосого строительного оркестра — сло­вом, несмотря ни на что, строятся мужики, надеются на будущее. И где-то все достают — мучаются, промышляют, изворачиваются, а достают — иногда и словчат, а некото­рые, пользуясь нуждой, и живут этим. Потихоньку стро­ятся — проклинают всех и вся, надрывают душу, но по­смотрят на дело рук своих, на цветущие вишни и яблони, на бегающих между грядок ребятишек — и теплеет душа. Да и постепенно забывается плохое-то…

В саду образовались какие-то странные внутренние со­общества: шабры — как бы сказали в старину. Шабер — к нему и за недостающим инструментом побежишь, и бревно неподъемное поднять позовешь, и он по любой мелочи к тебе придет, а вечером и на огонек заглянет. Ша­бер не просто сосед, потому что к одному соседу пойдешь, а к другому почему-то нет, застесняешься, вот этим и от­личается шабер от соседа.

А еще что повелось. В субботу кто-нибудь разведет костер в распадке пониже родника, и один за другим по­тянутся к нему мужики и подростки. И начнутся рассказы про всякую разность, кто где когда был, что видел, кто где воевал, а над костром повесят большой, почти ведерный, чайник, где только такой нашли, и стол полевой сооруди­ли, и однажды даже петь попробовали. Когда предложил кто-то насчет спевки, посмеялись лишь снисходительно, а потом ничего — затянул кто-то как бы случайно, как бы под хмельком был, и пошло: неумело, безголосо, правда, но, оказывается, помнили что-то — от стариков слышан­ное. Теперь ведь какие песни: не скажешь, что плохие, но как бы специально складываются, чтобы певцу-непрофес­сионалу петь их было не под силу. Почему молодежь и по­тянулась до так называемых самодеятельных песен, что самому их петь можно, а старые позабыли, уж больно мы одно время стеснялись всего старого.