— А я вот все думаю,— стал делиться с ним своей мыслью Иван,— по соседству деревня, вторая. Рядом с городом, а ставней — и в помине не было, и замки не у всех. А в страду в деревне почти никого не остается. И не ломают ведь, не воруют, если только цыгане иногда шороху наведут, эти совсем распустились.
— Ну, во-первых, вся деревня никогда пустая не бывает. Ты, Иван Алексеевич, сам деревенский, лучше меня знаешь. Тем более, ночью. А во-вторых, как ты, наверное, уже понял, это от общего отношения к садам. И воры это лучше нас с тобой знают: в деревне, как у нас в прошлый раз насвинячили, будет квалифицироваться однозначно — как воровство с хулиганством, а у нас — как баловство, а кто еще и поощрительно хмыкнет. Вот мы уже даже между собой привыкли, говорим: не «кража со взломом», а «подлом», слова-то такого не только в юридическом, но и вообще в толковом словаре в подобном значении нету. Если в квартиру или в деревенский дом залезут, пусть даже там ничего не возьмут, — то взлом, а если садовый дом весь обворуют и испоганят — то подлом. А раз не взлом, а подлом, то вроде бы уже и статьи на него нет, вроде бы уже и неподсудно. И еще: в отличие от квартирных наши садовые воры — пьяницы-непрофессионалы да подростки. И работают они не в перчатках. Наоборот, как бы нарочно везде следы оставляют: на вот, лови меня. Что, думаете, милиция найти их в каждом случае не в состоянии? Да ерунда это — вон какие преступления раскрываются. Не успевает она, а потому не успевает, что смотрит на «подломы» эти сквозь пальцы. А смотрит сквозь пальцы — потому что не спрашивают с нее за это. И постоянно слышишь: там ломают, тут ломают. А вот прижучили бы в одном месте по-настоящему, сразу бы на убыль пошло. Воры — они ведь юридически лучше нас с тобой образованны, они в отличие от нас всегда знают, за что какой срок дают.
Через полмесяца история повторилась. Правда, на сей раз Ивана вообще обошли, но на душе от этого не было легче. И опять участковый появился только на третий день, и опять Ивана поразило его снисходительно-спокойное отношение к происходящему.
— Ну вы хоть бы отпечатки взяли! — не выдержал, сказал ему Иван,— Следы сфотографировали. Неужели это-то трудно сделать?
— А что я с ними буду делать, с вашими отпечатками? — снисходительно улыбнулся лейтенант.
— Но может, где уже попадали раньше с такими отпечатками.
— Вы что, думаете, из-за ваших банок с огурцами будут объявлять всесоюзный розыск?— опять усмехнулся лейтенант.
— Бросьте вы свой тон!— не выдержал главный инженер нефтедобывающего управления.— Какое бы ни было — совершено преступление, кража со взломом, и вы обязаны начать следствие. И, говоря юридическим языком, должны возбудить уголовное дело.
— Так-то оно так,— вздохнул лейтенант,— Только… Ну, во-первых, вы лишь формально относитесь к нашему району, прописаны-то вы в городе. Штаты нашей районной милиции из-за вас не увеличили. Во-вторых, если честью сказать, что толку ловить: кроме внушения да увещевания, в большинстве случаев мы ничего к ним применить не можем.
— Почему?— не понял Иван.
— Да потому, что размеры кражи в каждом отдельном случае, как правило, незначительны, а во-вторых, по существующему положению садовый домик, в отличие от вашей городской квартиры, не считается жилищем. А потому эти подломы при желании можно не квалифицировать как «кражу с проникновением в жилище», а значит, и дело заводить…— развел он руками.— А если по каждому подломанному садовому домику заводить дело — вы знаете, что такое «процент раскрываемости»? Тогда начальника милиции завтра с работы снимут.
— Ну, тогда что-то нужно менять в законодательстве — раз государство разрешило сады.
— Ну, это, понимаете, не мне решать,— засмеялся лейтенант.— Давайте говорить о реальных возможностях, от нас с вами зависящих. Я советую вам организовать дежурства, что-то вроде народной дружины. Купите сторожу овчарку. Сами отпор давайте.
— Сами отпор?— усмехнулся главный инженер нефтедобывающего управления.— А что на работе говорить? Что я завтра на работу не приду, так как в саду дежурю?.. Отпор-то дать, конечно, можно, только потом нас самих судить и будете.
— Почему?— не понял лейтенант.
— А потому… Стукнешь сгоряча посильнее после такой вот пакости — у меня вон стены дерьмом измазали — и сядешь за превышение обороны, тем более что ты и не оборонялся даже, а наоборот — нападал. У нас вон в соседнем доме мужик жил. Почему жил? Да потому, что сидит теперь. К нему за год четырнадцать раз лазили, специально изводили. Он взял да кроме четырех замков на двери да двух на люке — в погребе волчий капкан поставил. Вон до какой обороны довели мужика. Так мало — посадили, еще в двух газетах о нем написали как об изувере-садисте. А взломщики, великовозрастные лоботрясы, чуть ли не в героях оказались. Молодежная газета вон до того дописалась, что они чуть ли не с пережитками прошлого боролись, с рецидивами частной собственности. А то вон лет десять, наверное, назад — тоже в газете было, как мужик застрелил сгоряча одного засранца, так этого засранца тоже чуть ли не героем сделали, что он тоже чуть ли не из идейных соображений залез в сад. А он ведь не просто залез, а спиливал ножовкой сучья яблонь, чтобы яблоки собирать было удобнее. Нет, лейтенант, ты свое дело на нас не переваливай! Нет, не буди в нас зверя! С этой самообороной черт знает до чего можно докатиться.
