На перекрестке троп у береговых садов с ним поздоровался пожилой мужчина.
— Слышал, в ваших садах погром был?— спросил он.
— Да,— поморщился Иван. Ему сейчас меньше всего хотелось говорить об этом.
— Беда! Прямо беда! У нас сады рядом с железной дорогой — так совсем беда! Меня, правда, уже года полтора не трогали. Я что заметил: чем больше замков, тем хуже, вроде как бы за теми замками что-то особенное. Так я вообще перестал закрывать. Замок для проформы в петлю воткну — и все. А на столе — бутылку портвейну оставлю и закуску. Они зайдут, выпьют и уходят… Сначала я как делал: бутылку под крыльцо прятал, дом запирал, а записку в замочную скважину всовывал. Но не помогало: выпьют, а в дом все равно залезут. А теперь вот так стал делать, и — тьфу, тьфу!— вроде бы помогает. Да не один я уж так. У кого-то, говорят, даже записку благодарственную оставили. А может, это мечта просто… Накладно, конечно, но все равно дешевле, чем погром. И стыдно — я ведь, признаюсь, подполковник милиции в отставке, заместителем начальника райотдела на пенсию вышел. А что .делать — они как узнали, кто я такой,— так вообще первое время житья не давали. А теперь вот так спасаюсь. Мак появится в соседнем магазинчике дешевый портвейн, так я сразу покупаю бутылок двадцать, хотя сам в рот не беру. На лето мне и хватает…
На завод Иван приехал за час до окончания работы.
— Тебе уже несколько раз звонили от директора,— сказал ему заместитель.
— По какому вопросу?
— Пытался выяснить. Не сказала. Иван позвонил в приемную.
— Не знаю зачем. Сейчас выясню, сможет ли принять… Да, заходите… Сейчас у него главный инженер, после него…
— Ну что, Иван Алексеевич,— сказал директор, оторвавшись от телефонной трубки.— Пробовал я тебя защищать, только боком это мне вышло… Баня — дело хорошее, но я не хочу, чтобы мне нервы еще и из-за твоей бани мотали, у меня без этого проблем по горло…
Иван почувствовал, как у него опять натужно застучало в затылке, а директор, не глядя на него, нервно роясь в каких-то бумагах, продолжал:
— В конце концов, есть общественные бани. Давай будем ходить в них. Баня — оно конечно!.. Римляне в нее как в театр ходили, диспуты там разные устраивали, чуть ли не государственные дела решали… Или греки? — спросил он Ивана.— Или римляне?.. Или все-таки греки, а?
Иван встал, громко, со стуком, несмотря на ковер, пододвинул к столу стул.
— Знаете что,— вырвалось у него,— идите вы…
— Куда?— откинувшись на спинку стула, сузил глаза ко всему привыкший директор.
— А в эту самую… общественную баню… Вместе с римлянами… или с греками…
Иван успел пройти приемную, или предбанник, как ее все звали на заводе, в коридоре около бухгалтерии к нему подскочили с какими-то бумагами, но он не успел взять их в руки — дверь бухгалтерии вдруг почему-то поплыла вверх, а он куда-то вниз — и потерял сознание.
Он уже не слышал, как вызывали «скорую», как его несли вниз по лестнице к проходной, как белая с красной полосой машина с сиреной мчалась по городу, как его пичкали уколами и совали под нос кислородную маску.
Он очнулся уже в больничной палате. Видимо, был тихий час, потому что дружно посапывали во сне три его соседа, а во всем здании ощущалась какая-то неестественная, словно потусторонняя благостная тишина, за окном качались на ветру голые и мокрые ветви лип, и только это говорило, что он все-таки на этом свете.
Через какое-то время вошел врач, почти еще мальчишка, не глядя на Ивана, словно того и не было, просмотрел ленты кардиограмм и анализы крови, сказал медсестре пресно, привычно и обыденно: «Инфаркт миокарда!» — так же привычно и обыденно, как сказал бы: «Грипп!»
Через неделю, когда кризис миновал, жена, придя к нему с домашней снедью, осторожно сказала:
— Съездила я в район, в страхуправление. Насчитали нам получить девятьсот сорок рублей. Я даже не ожидала, что столько будет. А председатель кооператива, Капитоныч, он тебе привет передавал — говорит, ездил он к сыну в Башкирию, так там бани уже разрешили.
— Тебе что, больше не о чем?— отчужденно спросил ее Иван и отвернулся к стене.
1984
